Читать книгу - "Мой полицейский - Бетан Робертс"

казалось, что ее сочетание классического актерства и привлекательности (это «и» в ее имени так много говорит, не так ли?) сделало ее неотразимой. А потом случилось недоразумение с размокшими кукурузными хлопьями, опрокинутой чашей, из-за которой Том тяжко ухмыльнулся. Я знала, что тебе не очень-то удобно завтракать, сидя за столом, даже с этими специальными столовыми приборами и кучей подушек, которые я подкладываю, чтобы тебе было удобнее, по совету медсестры Памелы. Должна сказать, мне трудно сосредоточиться на том, что она говорит, настолько я заинтригована длинными шипами, торчащими из ее век. Я знаю, что для пухлых блондинок лет двадцати нет ничего необычного в том, чтобы носить накладные ресницы, но это очень странное сочетание: яркая белая форма Памелы, ее практичность и ищущие веселья глаза. Она постоянно сообщает мне, что приходит каждое утро и вечер на час, дабы у меня было то, что она называет «тайм-аутом». Однако я не беру тайм-аут, Патрик: я использую время, чтобы писать все это. В любом случае это Памела посоветовала мне как можно чаще поднимать тебя с постели, предлагая присоединиться к «семейному столу». Но я могла видеть, что твоя рука была совершенно неуправляема, когда ты поднес ложку к лицу этим утром. Я хотела остановить тебя, протянуть руку и поддержать твое запястье, но ты посмотрел на меня до того, как ложка коснулась губ, и твои глаза так светились почему-то, отчего – я не смогла понять. Тогда я думала, что это был гнев, но теперь кажется, не было ли это какой-то просьбой; я отвлеклась. А затем – бац! – молоко потекло на твои колени и попало на туфли Тома.

Памела утверждает, что слух – последнее из чувств, которое страдает после перенесенного инсульта. «Даже если вы не можете говорить, вы отлично слышите», – сказала она. Это должно быть похоже на младенчество, когда малыш способен понимать чужие слова, но пока не может заставить свой рот принимать формы, необходимые для полноценного общения. Интересно, как долго ты выдержишь это? Об этом никто ничего не сказал. Фраза «никто не может сказать» отвратительна. Как скоро он встанет на ноги, доктор? Никто не может сказать. Как скоро он снова сможет говорить? Никто не может сказать. Будет ли у него еще один удар? Никто не может сказать. Сможет ли он когда-нибудь полностью восстановиться? Никто не может сказать. Врачи и медсестры все говорят о следующих шагах: физиотерапии, логопедии, консультировании, даже если появится депрессия, о которой нас предупреждали, – но никто не готов прогнозировать, какова вероятность того, что хоть что-то из этого действительно сработает.

Я считаю, твоя самая большая надежда на выздоровление заключается в том, чтобы просто оказаться здесь, под этой крышей.

Конец сентября 1957 года. Раннее утро у школьных ворот, а небо все еще больше желтое, чем голубое. Тучи над колокольней рассыпались, а лесные голуби мурлыкали свою страшно тоскливую песню: «Ох-у-ух-ух-ох-ох». И вот Том вернулся ко мне.

К тому времени я преподавала уже несколько недель и привыкла к школьному распорядку. Мои ноги окрепли, и я научилась контролировать дыхание. Но при виде Тома мой голос исчез окончательно.

– Марион!

Я столько раз представляла себе его мужественное лицо, его белоснежную улыбку, его обнаженные крепкие предплечья, и вот он здесь, на террасе Королевского парка, стоит передо мной и выглядит меньше, чем мне казалось, но более утонченным; после почти трехлетнего отсутствия лицо его похудело и он выпрямился.

– Я подумал, не наткнусь ли на тебя. Сильви сказала мне, что ты начала преподавать здесь.

Элис Рамбольд протиснулась мимо нас, напевая: «Доброе утро, мисс Тейлор», – и я попыталась взять себя в руки.

– Не бегай, Элис. – Я не сводила глаз с ее плеч и спросила Тома: – Что ты здесь делаешь?

Он одарил меня легкой улыбкой.

– Я просто… гулял по Королевскому парку и хотел взглянуть на старую школу.

Даже тогда я не слишком поверила этой отговорке. Неужели он на самом деле пришел сюда, чтобы увидеть меня? Он разыскивал меня? От этой мысли у меня перехватило дыхание. Мы оба молчали какое-то время, а потом мне удалось сказать:

– Ты теперь полицейский, не так ли?

– Верно, – сказал он. – Полицейский констебль Берджесс к вашим услугам.

Он засмеялся, но я видела, что он был горд.

– Разумеется, я все еще на испытательном сроке, – добавил он.

Затем он осмотрел меня с головы до ног, довольно нагло, не торопясь. Мои руки сжали корзину с книгами, пока я ждала, пытаясь прочитать приговор на его лице. Но, когда его глаза снова встретились с моими, выражение его лица осталось прежним: ровным и слегка закрытым.

– Прошло столько времени. Все изменилось, – сказала я, надеясь сделать комплимент, каким бы неискренним он ни казался.

– Правда? – После паузы он добавил: – Ты – точно да.

Затем быстро, прежде чем я успела сильно покраснеть:

– Что ж, полагаю, мне не следует тебя задерживать.

Сейчас мне кажется, что он посмотрел на свои часы, но это может быть неправдой.

У меня был выбор, Патрик. Я могла бы быстро попрощаться и провести остаток дня, желая, чтобы у нас было больше времени вместе. Или… или могла бы рискнуть. Я могла бы сказать ему кое-что интересное. Он вернулся и стоял передо мной во плоти, и я могла воспользоваться своим шансом. Я стала старше, сказала я себе; мне было двадцать лет, я была рыжая, с причесанными кудрями. На моих губах была помада (светло-розовая, но все же помада), и я была в синем платье с юбкой-трапецией. Стоял теплый сентябрьский день, совершенно подарочный, когда свет мягкий, а солнце сияет совсем по-летнему. «Ох-у-ух-ух-ох-ох», – пели лесные голуби. Я вполне могла позволить себе рискнуть.

Поэтому я сказала:

– Когда ты собираешься научить меня плавать?

Он рассмеялся. Его смех заглушил все вокруг: детские крики на школьном дворе, песни голубей. И он дважды хлопнул меня по спине. С первым ударом я чуть не упала на него вперед: воздух вокруг меня стал очень теплым, и я почувствовала запах «Виталиса», – но на второй я взяла себя в руки и рассмеялась в ответ.

– Я забыл об этом, – сказал он. – Ты все еще не умеешь плавать?

– Я ждала, что ты меня научишь.

Он издал последний, довольно неуверенный, смешок.

– Держу пари, ты действительно хороший учитель.

– Да. И мне нужно уметь плавать. Я должна присматривать за детьми в бассейне.

Это, конечно, была ложь, и я старалась смотреть Тому прямо в лицо, когда произносила ее.

Он еще раз хлопнул меня по спине,