Читать книгу - "На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов"

Запрягли, по совету Еремы, двух лошадей в двое розвальней. Передние решено было пускать в болотистых местах вперед порожнем — для пробы дороги, а на остальном, хорошо проезжем пути разделиться по двое на лошадь.

Когда мы тронулись, передом поехали розвальни с Тимохой и Еремой, а за ними мы с Сундуком.

И вот мы опять в поле. Впереди нас черная кайма тайболы. Кажется, она совсем близко, перед мордой передней лошади, а сколько ни едем, она не приближается к нам.

Мороз все больше становился лютым, воздух скрипел, ветер обжигал брови и лоб. Ресницы тяжелели. Сковывало дыхание.

Вначале мы въехали в мелколесье, где ветер мел дорогу, поднимая снежную пыль и крутя бешеные винтовые смерчи, взвивавшиеся, как призраки, и мгновенно рассыпавшиеся у корней низеньких кустарников. Потом стали по бокам дороги подниматься все выше и выше стволы елей и сосен. Ветер умчался, как будто испугавшись тесноты и темноты. Лошади пошли шагом. Мы ехали узеньким коридором. Верхушки деревьев так высоко ушли, что я их уже не мог видеть; закутанному в башлык, мне трудно было откинуть назад голову. И чудилось, что вершины вытянулись в бесконечную небесную высоту. Я отклонился всем телом на спинку саней; звезды блестели над головой.

След лошадей становился глубже; снег рыхлел, чем дальше подвигались мы по коридору тайболы. Тимофей и Ерема остановили переднюю лошадь; стала и наша, толкнувшись в задок передних саней. Ерема и Тимофей пересели к нам, а переднюю лошадь пустили порожнем. Лица у Еремы и Тимофея были заиндевелые. Мы все четверо молчали. Вдруг передние сани опять остановились. Тимофей соскочил посмотреть. Оказалось, передняя лошадь ушла по колено в снег. Дали ей вытащить ноги, отдохнуть и опять тронулись. Но через несколько шагов опять толчок и остановка: лошадь провалилась почти по брюхо. Все четверо пошли вытаскивать. Вытащили, тронулись, и снова ухающий звук провала: передняя лошадь ушла в снег всеми четырьмя ногами. Когда ее вытащили, Ерема запустил кнутовище в провал, кнутовище не достало дна, спустил руку по локоть и, вытащив кнутовище, объявил, что «пожалуй, под снегом вода».

Тимофей и Ерема пошли пешими вперед по дороге. Отойдя, остановились, посовещались; голосов их нам не слышно было. Поговорив, они пошли опять вперед. И вдруг Тимофей провалился по колено. К нему бросился Ерема и сам увяз.

Мы пошли к ним. Ерема, повернувшись к Сундуку, заголосил по-бабьи:

— Убей, а не поеду. И лошадей погубим, и сами все погибнем. Гляди, мороз, а от лошади пар, из последних сил выбилась.

— Чего же ты голосишь и причитаешь? Говори толком.

Как ни тяжко это было решить, но мы все-таки решили поворотить назад.

Всю дорогу до деревни ни один из нас не сказал ни слова.

В глухой, холодной ночи деревня казалась прижавшейся к земле и свернувшейся в комочек. Она замерла и как будто боялась шелохнуться, так мертво и тихо было в ней. Даже собаки не лаяли, все попрятались.

Ерема, приободрившись от близости черных силуэтов сараев и изб, сбалагурил:

— Ты залай, залай, собачка, у Еремы на дворе!

В ответ, как будто услышав, где-то один раз сквозь сон тявкнула собачонка и смолкла.

И вот опять барабаним в те же проклятые крепкие ворота. Надо действовать, а мы вторые сутки все вертимся около одного места.

Нам отпирала и светила хозяйка. Сват спал. Тимофей и Ерема, отпрягши, сейчас же разбежались по избам. Мы остались с Сундуком под навесом, не зная, что предпринять. Хозяйка с фонарем возилась около лошадей.

— Как это где-то у Тургенева: хорошо тому, кто может в такую ночь найти кров. И помоги, господь, бесприютным скитальцам, — сказал я.

Сундук обиделся.

— И интеллигент же ты непроходимый, ну тебя к лешему! Тут мать родную забудешь, а ты Тургенева вспомнил.

А Тургенев-то нас и выручил: хозяйку, видно, очень тронули его слова.

— И то бесприютные! Эх, вы! — вздохнула она. — Спрошу пойду Тимоху. А вы зайдите, обогрейтесь в избе.

Переговоры с Тимохой были не короткие и не легкие: так и не захотел парень вылезать из-под тулупа. Хозяйка подняла «меньшо́го», Кирюшку, мальчишку лет пятнадцати, велела запрягать в «санки с ковровым задком» «лошадь, не езженную нынче», и везти нас… мы сдались с Сундуком… везти нас на большой казенный тракт. Кирюха весело сказал:

— Тут наперерез верст шесть-семь. Домчу за ночь.

Дорога по казенному тракту была еще менее езженной, чем та, по которой мы приехали в деревню из Мезени. В поле ветер мел низом и местами наворотил такие сугробы, что нельзя было отличить, где целина, где след дороги. Черная кайма тайболы была теперь от нас по правую руку, а по левую — равнина с частыми овражками и перелесками. Наш возница не захватил ни сенца, ни дерюжки; ветер продувал со всех сторон наши маленькие санки с круглым задком.

Неотступно вязалась мысль, что мы еще и не начали путь на Архангельск, что все пока исправляем какую-то ошибку, а настоящий побег и не начинался. И оттого на душе было неприятно.

Сундук нет-нет и задремлет. Я толкал и будил его. Мороз усиливался, прозрачность и ясность воздуха сменялись каким-то пронизывающим маревом, воздух стал режущим.

— Кажись, не должно тут быть овражку, — сказал Кирюшка, соскочил с облучка, побежал по дороге, вернулся. — И кустики какие-то не те. Куда же это мы выехали, мать честна?

Сундук насмешливо спросил:

— Сбился? А еще кучер!

— Ну да, сбился. Сам ты сбился! — ответил Кирюшка и сделал вид, что все в порядке, и погнал лошадку под горку через овражек.

Я затревожился, но молчал. Тревога оживила и Сундука, он стряхнул дремоту, даже попробовал было засвистеть, но свист замерз на губах; тогда Сундук отдался своей страсти к расспросам:

— А почему, Кирюха, у тебя одна оглобля, левая-то, короче правой?

— Конец подпилили, обломался на вырубине.

— Как же он обломался-то?

— Тятенька обломал — Тимошку холил.

— Как же он его холил-то?

— Известно как — по загривку.

— Оглоблей?

— А чем же еще? Оглоблей — самое любезное.

Дотошный Сундук все допытывался:

— А почему, Кирюха, самое любезное оглоблей?

— Да что ты пристал без короткого? Оглоблей — вот и оглоблей. Тятенька говорит: «Бей жену, детей по шее, — голова будет болеть, дольше помнить будут».

Когда поднялись из овражка, Кирюшка огляделся кругом и пробормотал:

— Лес тут должен был быть, а кругом поле.

— Заблудился? — спросил Сундук.

— Каркай! Накличь еще! — сердито осадил его Кирюша.

Вторая бессонная ночь сказалась: задремал и я. Сколько прошло времени, — долго ли или мгновение, — но