Читать книгу - "Зеленая стрела - Игорь Евгеньевич Всеволожский"

Игорь Всеволожский ЗЕЛЕНАЯ СТРЕЛА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

в которой читатель знакомится с Иваном Забегаловым, воспитанником Черноморского флота

Мне четырнадцать лет. Я ношу матросский бушлат с погонами, на которых золотом горят буквы «ЧФ», и бескозырку с полосатой гвардейской ленточкой.

В 1941 году я приехал в Севастополь из Решмы. Мама отпустила меня к отцу на каникулы. Отец мой, Фаддей Забегалов, был комендором, и его батарея стояла на Малаховой кургане. Только я приехал в Севастополь, как началась война. Я жил с отцом в землянке и, когда налетали фрицы, подносил снаряды на батарею. Однажды отец сбил немецкий самолет. Ему за это орден дали. Адмирал приезжал на батарею и сам отца наградил. А зимой батю убило. Стоял мороз. В этот день сто самолетов налетало. Гудело, ух! Я подавал снаряды. Что было, рассказать нельзя. Дым, гарь, а как рассеялось, лежал отец, как неживой. Я к нему: «Батя, батя!» Он уже не дышал.

Меня забрал с батареи капитан-лейтенант Ковалев, командир эсминца «Серьезный». Он обмундировал меня во все флотское, и я стал матросом. Наш корабль два раза ходил на Кавказ, возил раненых и прорывался обратно в Севастополь. И за нами гонялись бомбардировщики и подводные лодки. «Серьезный» ходил и к румынским берегам. Один раз, когда убило у нас комендора, я сам стрелял из орудия по румынскому порту Констанце. И меня наградили медалью «За отвагу» и медалью «За оборону Севастополя».

А потом был морской бой, и меня осколком ранило в ногу. Когда эсминец пришел в порт Н., меня отнесли в госпиталь. Порт Н. и город были совсем разрушены бомбежкой и немецкими снарядами, и вместо домов стояли мрачные развалины. И только госпиталь еще был похож на жилье, он помещался в наскоро отремонтированной школе.

ГЛАВА ВТОРАЯ,

в которой Иван Забегалов выходит из госпиталя и удивляется истории с брошенным ребенком

Целых два месяца я провалялся на койке, и сестры ухаживали за мною ну прямо как за контр-адмиралом. И еда была вкусная, хотя и очень несытная — яйца, молоко, куриный бульон и рисовая каша.

Лежать было скучно, хотя сестры и приносили мне в палату разные книжки. Я все время посматривал в окно. За голыми деревьями бушевало море, и я все ждал, что вот-вот войдет в бухту наш «Серьезный». Но он не заходил.

Однажды дежурная сестра принесла мне пакет. В большом сером конверте было письмо от моего командира.

«Иван, — писал он, — «Серьезный» встает на ремонт, а ты, если малость окреп, поезжай-ка отдохнуть в свою Решму. Тем более, что я получил письмо от твоей мамы, она пишет, что болеет, и просит, чтобы ты ее навестил. Посылаю тебе отпускной билет и проездные документы, а аттестат ты получишь сам в госпитале. Побудешь месяц на родине, как раз и мы покончим с ремонтом, и снова пойдешь с нами в море. А я уже позаботился о твоей дальнейшей судьбе: послал в Тбилиси запрос, не примут ли тебя в Нахимовское училище. Надо тебе, брат, начать по-серьезному учиться. Пожелаю тебе всех благ и счастливой дороги. Вся команда «Серьезного» шлет тебе самый горячий черноморский привет. Поправляйся, не забывай нас.

Командир «Серьезного»

капитан-лейтенант Ковалев.

16 января 1944 года».

Врачи еще раз осмотрели мою ногу и решили, что пора наконец выписать меня из госпиталя. И они тоже сказали, что мне полезно будет поехать отдохнуть в Решму.

В тот день, когда я сдал наконец госпитальный халат и получил свой бушлат и бескозырку, в море бушевал шторм не меньше чем в одиннадцать баллов. Норд-ост кружил по улице колючие снежинки. Может быть, когда-то это и была веселая улица. Но теперь повсюду стояли лишь обгорелые стены, а в скверике все деревья расщепились на куски и у мраморного мальчишки с крылышками за спиной были отшиблены нос и руки. Немудрено: город сто раз бомбили и пятьдесят раз били по нему из пушек. А потом в нем стояли немцы. Где уж тут было чему-нибудь сохраниться!

Я думал, не встречу ли где знакомого, но где там! Редко-редко попадались прохожие. В управлении порта дежурный сказал, что сегодня отправить меня он не может. В такой шторм ни один катер не выйдет из бухты, а автотранспорт не переберется через перевалы. Мне дня два придется тут переждать. Я могу пойти на Черный мыс к морской пехоте. У них там теплые кубрики в уцелевших дачах, и они меня накормят.

Дежурный рассказал подробно, как мне найти пехотинцев.

Море совсем взбесилось и лезло на берег с ревом и шумом. Все вокруг стонало и выло. В три часа дня я едва различал дорогу. Не встретив ни одной живой души, я добрался до перекрестка. Я шел пять минут, десять и вдруг услышал, что море гудит не слева от меня, а справа. Значит, я заблудился. Ветер валил меня с ног и толкал в канаву. Вдруг вдали что-то зачернело. «Ну, — подумал я, — кто-то идет. Сейчас спрошу дорогу».

Шла женщина, закутанная в платок. Она несла на руках ребенка. Не дойдя до меня, она вдруг свернула, оступилась и, хромая, вошла в дом.

Вот беда, упустил! Как только мог быстрее, я подбежал к дому. Это был пустой, разрушенный дом; в окнах кружился снег. Куда же она пошла? Вдруг хлопнула дверь, и женщина вышла. Слегка прихрамывая, она пошла в обратную сторону. А ребенок? Ребенка-то с нею больше не было.

Я хотел было ее окликнуть, но она словно сквозь землю провалилась. Тогда я подошел к подъезду и приотворил дверь. За дверью не оказалось ни пола, ни сеней. Я увидел лишь глубокую воронку, набитую снегом. А за ней чернели ямы, торчали выщербленные стены да виднелся двор с черными поломанными деревьями. Где же ребенок?

И тут я вдруг увидел ребенка. Он смирнехонько лежал под самой дверью и не шевелился.

Вот так штука, ведь он замерзнет! Я наклонился над ребенком, приподнял кончик одеяла и чуть было не отскочил: в одеяле не было никакого ребенка. Там лежал туго закрученный веревками пакет.

Вдруг я услышал торопливые шаги. Кто-то шел к дому. Я спрятался за выступ стены. Дверь отворилась, и вошла женщина. Это была не та женщина, которая принесла ребенка. Та была старуха, а эта — молодая, высокая, в каракулевой шапочке, вся засыпанная