Читать книгу - "Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин"

Он и барахтался, чтобы быть поближе к поверхности, боролся с затягивающим течением насколько хватало сил. Знал, чувствовал, стоит ему занырнуть поглубже, отдаться течению без борьбы, и все, конец, больше никогда не выскочить на поверхность…

Выныривая, пробиваясь наверх что было сил, волхв иногда слышал над собой женские голоса. Гнилостная лихорадка… Красная горячка… Синюшный огонь… Эти слова, слышал он, часто повторяли два женских голоса, старый и молодой.

Голоса, впрочем, звучали глухо, неотчетливо, словно сквозь туман доносились. Он едва понимал их. Да и не пытался ничего понять, разобрать, чьи это голоса и о чем они говорят. Наоборот, только сердился, что они сбивают его, мешают собраться с силами. И снова тонул, и опять ничего не слышал…

Потом все сразу, одним моментом, переменилось. Поток, затягивающий его в безысходную глубину, словно разжал горячие пальцы, повернул струи в другую сторону. Ратень почувствовал, чья-то крепкая, добрая рука удержала его на поверхности, не дала окончательно погрузиться в огненную глубину и там сгореть без остатка…

Чья рука? Он тогда не думал об этом. Он опять плыл. Но уже легко, вольно, приятно, расправив сведенное тело и не чувствуя его тяжести.

Так можно было плыть. Так хорошо было плыть. Так бы и плыл бесконечно, отдыхая после горячей борьбы…

Зато начались иные странности. Теперь, скользя по тонкому лезвию между жизнью и смертью и уже понимая это, он вдруг начал смотреть чужими глазами и вспоминать чужой памятью. И видел перед собой места незнакомые и людей, которых никогда не встречал. А видел он перед собой незнакомую неширокую речку Волхов под низким северным небом, крутобокие гранитные валуны и разлапистые корнями сосны вдоль берегов. И самого Симона Волхва, древнего прародителя волховства, сидящего на берегу реки, увидел ясно, отчетливо, словно стоял в двух шагах.

Симон был уже старым, седым головою и бородой, лицом строгий, обветренный до копчености, но глазами, светло-карими, с яркой прозеленью, молодой и веселый. Впрочем, сейчас в этих глазах, блестящих под белыми, взлохмаченными бровями, веселья было немного. Строгости и укоризны — куда больше.

Укоризна была понятна. Симон ничего не говорил ему ни явно, ни скрытно, просто смотрел так пронзительно, что все его мысли были слышны. Мол, что же ты, волхв Ратень, не сдержал себя, поддался гневу, не как кудесник, как обычный воин, сражаться пошел? Разве дело это? Разве этому учил тебя старый Олесь?

— Виноват, отче…

— Виноват. Это так, — на неслышимом языке подтвердил Симон Волхв. — А в чем виноват, сам-то знаешь? Тогда скажи…

— Гневу поддался, отче… Чужие жизни забрал… Нарушил волховской обычай… Так не нарочно же! Сам не пойму, как случилось… — бормотал Ратень.

— Нет, не понял еще… Тогда я скажу. Дело ведь не в том, малый, нарочно убивал ты талов или же нет! Люди всегда убивают друг друга по делу или без дела, по-другому и не бывает, — качал седой головой Симон. — Тут иное. Отняв их жизни в горячей обиде и оставив свою, ты, Ратень, нарушил себе судьбу. Тутя умер, и Сваня умер, и ты должен был умереть вместе с ними… А ты нарушил… Это уже вина для волхва! За это ты должен наказать сам себя, не дожидаясь другой, верхней расплаты, что приносят боги.

— Виноват, отче…

— Ты сам пойми… — продолжал Симон. — Будь ты воин, как прежде, и разговора не было бы: воин за кровь почет принимает. Но ведь ты, малый, сам захотел для себя другой доли, сам ее выбрал. Сам просил богов поднять тебя над другими, подарить тебе ум и глаза чародея, который больше понимает про жизнь и видит дальше. Сам! А чем больше дают тебе боги, тем строже спрашивают не только за каждое действо, но и за всякое малое хотенье, запомни это. Теперь терпеть тебе… Потому что с волка спрашивается по-волчьи, с человека — по-человечески, а с кудесника — по другим канонам, так-то…

Чувствуя себя маленьким, нашкодившим исподтишка ребенком, Ратень не спорил. Только ниже, как в детстве перед отцом, наклонял голову и прятал глаза. И духом, и телом готов был на любое, самое жестокое искупление. Только прикажи, отче…

Симон, конечно, без труда прочитал его мысли, словно начертанные острым на деревянной доще. Еще раз покачал взлохмаченной головой, пристально посмотрел на него, прищурив глаз, словно прицеливаясь.

— Ладно, живи пока, Ратень, — сказал-подумал Симон, задумчиво прикрывая веки. — Сослужишь службу… Сможешь, сослужишь — значит, быть по сему, пусть все идет как идет! Значит, в этом предначертание, такую пряжу соткала на твою жизнь богиня Мокошь… А служба такая — найти Зло там, где его не видно, выкурить оттуда, где оно притаилось, и извести вместе с корнем, чтоб никогда больше не проросло. В этом и будет твое искупление, малый… Искупишь — снова станешь самим собой, опять начнешь говорить с богами, смело глядя глаза в глаза, так-то… Это мое последнее слово!

Ратень собирался задать ему еще много вопросов. Что искать, где искать, как поступить, найдя? Да и какое из зол имел в виду Волхв, когда зла кругом — словно лягушек в болоте, что квакают с каждой кочки…

Не успел спросить. Ничего не успел. Яркий, отчетливый лик Симона начал таять, подергиваться мутной, белесой дымкой, Волхов-река плеснула водой до неба, взметнула его, закружила, понесла стремительным журчащим потоком и вдруг, сразу, выплюнула на поверхность, к белому свету.

Старая Мотря тоже оказалась рядом. Ласково улыбалась ему всеми морщинами, показывала коричневые, стесанные до корней зубы. Поднесла ему чашу с густым пахучим питьем. Но он не в силах был даже поднять голову, чтобы приложиться губами. Они обе поняли это, сами в четыре руки приподняли его тяжелое тело, вдоволь напоили охлажденным варевом.

Потом он без всякого перехода провалился в сладкий, ничем не замутненный сон, спокойный и безмятежный, как у малых детей.