Читать книгу - "Египтянин - Мика Валтари"

неведом, Минея, и я не могу поверить, что ты вернешься оттуда, откуда никто еще не возвращался. Может быть, в золотых чертогах бога ты вкусишь вечной жизни и забудешь меня вместе со всем земным, хотя я и не верю в эти сказки, и то, что я до этого дня узнал в разных странах о богах, не заставило меня в них поверить. Поэтому знай: если ты не вернешься в назначенный срок, я пойду за тобой в чертоги твоего бога и выведу тебя оттуда. Выведу насильно, если ты сама не захочешь вернуться. Так я собираюсь поступить, Минея, даже если это будет мой последний поступок на земле.

Она в испуге прикрыла мне рот рукой, огляделась и сказала:

– Молчи! Такое нельзя говорить вслух и даже думать об этом нельзя, ибо дворец бога – темный дворец и ни один чужестранец не найдет там дороги, а непосвященный, который вступит в него, умрет страшной смертью. Да ты туда и не попадешь, – к счастью, дворец закрывают медные ворота, а не то в своем безумии ты и вправду мог бы сделать то, о чем говоришь, и погубил бы себя. Верь мне, я возвращусь к тебе по собственной воле, а мой бог не может быть таким жестоким, чтобы не позволить мне то, чего я так хочу. Это удивительно красивый бог, он оберегает могущество Крита и желает всем добра, поэтому плодоносят оливковые деревья, колосятся нивы и корабли плавают из гавани в гавань. Он насылает попутные ветры и направляет в тумане корабли, чтобы никакой беды не случилось с теми, кого он охраняет. Зачем бы он пожелал мне зла?

Она с детства выросла под защитой своего бога, и глаза ее ослепли, а я не мог вернуть им зрение, хотя с помощью иглы возвращал его слепцам. В бессильной страсти я прижимал ее к себе, целуя и гладя ее тело с гладкой, словно царский лен, кожей, и она была в моих объятиях подобна свежему роднику для блуждающего в пустыне. Дрожа всем телом, она прижималась лицом к моей шее, обливая ее горячими слезами, и шептала:

– Синухе, друг мой, если ты не веришь, что я вернусь, делай со мной что хочешь, я не стану тебе больше ни в чем отказывать, лишь бы порадовать тебя, пусть мне даже придется умереть ради этого, – в твоих объятиях я не боюсь смерти – по сравнению с нашей разлукой все ничтожно.

– А тебе это доставило бы радость? – спросил я ее.

– Не знаю, – отвечала она, подумав. – Когда тебя нет со мной, тело мое беспокойно и безутешно, а когда ты касаешься меня, глаза мои застилает туман и колени у меня подгибаются. Раньше, когда все во мне было ясно и ничто не омрачало мою радость, я ненавидела тебя, боялась твоих прикосновений, тогда я гордилась только своим искусством, своей гибкостью и ловкостью. Теперь я знаю, как нежны твои руки, даже если они причиняют мне боль, а доставит ли мне радость или печаль исполнение твоих желаний – я не знаю. Но если это принесет радость тебе, не думай обо мне, ибо твоя радость – это моя радость и я не хочу ничего лучшего, чем радовать тебя.

Тогда я разжал свои объятия и сказал, тронув рукой ее волосы, глаза и шею:

– С меня достаточно того, что ты пришла ко мне такой, какой была во время нашего путешествия по дорогам Вавилонии. Дай мне золотую ленточку с твоих волос, ничего большего я не хочу.

Но она поглядела на меня недоверчиво и провела руками по своим бедрам.

– Может быть, я слишком худа, по-твоему, – спросила она, – и ты боишься, что тело мое не доставит тебе радости? Может быть, ты предпочел бы более легкомысленную женщину? Я постараюсь быть очень легкомысленной и сделать все, как ты пожелаешь, чтобы ты не обманулся, ведь я хотела бы доставить тебе как можно больше радости.

Гладя ее шелковые плечи, я улыбался ей и говорил, успокаивая:

– Ни одна женщина, Минея, не может сравниться в моих глазах с тобой, и никто не может доставить мне большей радости, чем ты, но я не хочу брать тебя только ради своих желаний, ибо тебе это не принесло бы счастья, ведь ты волнуешься из-за своего бога. Но я знаю, что мы можем сделать на радость нам обоим. По обычаю моей страны мы вместе разобьем горшок. Так мы станем мужем и женой, хотя еще не сольемся воедино и хотя при этом не будет жрецов, которые вписали бы наши имена в свитки храма. Пусть Каптах принесет нам горшок, чтобы мы могли совершить этот обряд.

Ее глаза расширились и загорелись, она захлопала в ладоши и засмеялась. Поэтому я пошел за Каптахом, но тот сидел на полу за моей дверью, горько плакал и утирал слезы тыльной стороной рук, а увидев меня, заревел в голос.

– Что случилось, Каптах? – спросил я. – Почему ты плачешь?

Он сказал не стыдясь:

– Господин мой, у меня мягкое сердце, и я не мог удержать слез, подслушивая то, что вы с этой узкобедрой девушкой говорили друг другу в твоей комнате, потому что ничего более трогательного я никогда не слыхал.

Я разозлился и дал ему пинка, говоря при этом:

– Ты хочешь сказать, что подслушивал нас под дверью и слышал все, что мы говорили?

Но Каптах невинно отвечал:

– Именно это я и хочу сказать, ведь к твоей комнате подбирались другие слушатели, которым нет до тебя дела, они следили за Минеей и пришли за ней сюда. Я прогнал их, грозя твоей палкой, и сел перед дверью охранять ваш покой, боясь, что ты не обрадуешься, если тебе помешают во время этого важного разговора. А сидя здесь, я невольно слышал, о чем вы говорите, и это были такие прекрасные, хотя и детские речи, что я не могу не плакать.

Выслушав его, я не в силах был сердиться на подобную простоту и велел:

– Раз ты все слышал, то знаешь, чего я хочу. Ступай скорей за горшком!

Но он медлил, задавая мне вопрос за вопросом:

– Какой горшок тебе нужен, господин мой? Глиняный или каменный, расписной или без рисунка, высокий или низкий, широкий или узкий?

Я ударил его палкой, правда не сильно, потому что сердце мое было переполнено добротой ко всем людям, и сказал:

– Ты хорошо знаешь, о чем я говорю, и знаешь, что мне годится любой, поэтому быстро принеси первый попавшийся.

– Уже иду, – заверил он, – уже бегу, но