Читать книгу - "Пролог - Николай Яковлевич Олейник"

от людей, чтобы не слышать ни сочувствий, ни нареканий на судьбу. Он брел изогнутой улочкой, поднимавшейся все выше и выше. Взошла луна, повисла над вершинами, заливая крутые склоны гор холодным голубоватым светом. Уже за городом, за последними, вдолбленными в скалы и поэтому малоприметными домиками, Сергей остановился, оглянулся: в мертвящем лунном свете слегка дрожало озеро, Женева то врезалась острыми шпилями соборов в небо, то проваливалась и зияла темной страшной пропастью или вдруг вздымалась и разливалась островками огней.

«Я торопилась сюда, надеялась...»

«Все мы куда-то летим, — хотелось сказать Сергею, — от чего-то к чему-то, ищем лучшего, а находим... Почему?! Почему благородные порывы наших душ обречены на погибель, на мучения? Неужели в них ничего нет живого, естественного, способного оплодотворить людские сердца, разжечь в них жажду к лучшему? Неужели... справедливый народный гнев будет увенчиваться виселицами, потоками крови, казематами Петропавловки, а тираны будут торжествовать? Ведь ежегодно тысячи идут в Сибирь, в эту гиблую страну, которая никогда не возвращает своих жертв, а поглощает их, как мрачная мифическая река Стикс».

Стоял, опершись на выступ скалы, ночная прохлада проникала под его легкую одежду, мурашками осыпала тело, но он ничего не замечал — кроме жгучего пламени в душе и какой-то бешеной работы мозга. Словно перед ним были не залитые холодным сиянием, немые обломки древнего мира, а те, от кого все это зависело, кто мог повернуть ход истории — и он говорил, взывал к ним, обращался к их совести.

«Взгляните на унылое, необъятное кладбище, именуемое Россией. Скажите: где наши поэты? где наши художники, где публицисты?.. Где наши Пушкины, Гоголи, Белинские? Там, там похоронены они заживо, — там, в этих диких юртах, изнывают они, завидуя товарищам, погибшим на виселице.

Тяжкое зрелище. Несчастная страна. Но кто же виновник всех этих бедствий? Кто?..»

Скалы и выступы молчали, и он, неудержимый в своем гневе, бросал им в лицо:

«Конечно, правительство, конечно, временщики-сатрапы, конечно, царь...

Ну что ж! Давайте посылать им свои проклятия: это ведь так дешево стоит.

Полно, господа! Не виноват зверь, истерзавший прохожего: на то он и зверь. Виноват тот, кто дает ему волю, зная его натуру. Зачем винить тупого деспота, когда виноваты вы, поддерживающие деспотизм, вам ненавистный?

Когда, ошеломленный могучими ударами террористов, растерянный, готовый на уступки, он испуганно озирался по сторонам, ища где-нибудь поддержки, — где нашел он ее? Нет, не в косной преданности, потому что всем он стал ненавистен, а в рабской трусости. Ободрили, поставили его на ноги вы, представители русского общества, своими адресами, статьями, депутациями, тем более позорными, что они были совершенно лицемерными. Так знайте же, что на вас лежит кровь всех этих неисчислимых жертв!»

Как никогда хотелось досадить им — земцам, думцам, старшинам, предводителям и предводимым, чьими лживыми, корыстолюбивыми молениями утверждалось и действовало самовластье, всем тем, кто, боясь потерять приобретенное неправдой, страшится, не желает сказать «нет». «Нет!» — тирании, злодейству, бесправию, веками господствующему в жизни людей, в обществе, уничтожая все здоровое, гуманное, разумное.

На протяжении этих нескольких дней ему все же удалось навестить Бардину. Софья ни о чем не жалела, хотела только одного — чтобы скорее все это закончилось (она умерла вечером 26 апреля). Сергей, потрясенный последними событиями, написал «портрет» героини. Очерк он отдал М. П. Драгоманову в «Вольное слово», где он и был напечатан за подписью «К». Вскоре «портрет» — уже анонимно — вышел отдельной брошюрой в серии биографии революционеров, эту серию издавало товарищество Красного Креста «Народной воли». Это было единственным словом об одной из тысяч борцов, отдавших революции и свою чистую любовь к народу, и свои способности, и свои таланты, ничего не потребовав взамен, иногда погибая безымянными.

«В ночь с 25 на 26 апреля в женевской больнице, после мучительной двенадцатидневной агонии, умерла Софья Илларионовна Бардина от раны, нанесенной самой себе выстрелом из револьвера. В воскресенье 29 апреля она была похоронена товарищами.

Немногочисленны и коротки были речи, произнесенные на ее могиле: бывают минуты такой нравственной подавленности, такой глубокой тоски, когда речи не идут на ум, когда слово стынет на устах, прячется куда-то в глубь души, точно стыдясь своей жалкой бледности...»

И, с гнетущей тоскливостью поведав читателю о безрадостной одиссее Софьи, он дополнит:

«Ее скорбная Голгофа кончена... Убийство совершилось тихо, незаметно, не вызвав, как всенародные казни, ни негодующих статей в вольной иностранной прессе, ни протестов и демонстраций свободолюбивых людей...»

14 марта 1883 года в Лондоне шестидесятилетним умер Карл Маркс. Известие острой болью осело в сердцах и в сознании революционеров.

Кому-то из эмигрантов надо было поехать на похороны, но кому именно? На какое число назначена церемония — никто не знал, а на выяснение ушло бы много времени.

Через несколько дней откликнулся Лавров. Он прислал текст воззвания русских социалистов по поводу смерти самого выдающегося из всех социалистов современности.

«Угас один из величайших умов, — говорилось в воззвании, — умер один из энергичнейших борцов против эксплуататоров пролетариата.

Русские социалисты склоняются пред могилой человека, сочувствовавшего их стремлениям во всех превратностях их страшной борьбы, борьбы, которую они продолжают и будут продолжать, пока не восторжествуют окончательно принципы социальной революции...»

Кравчинский с горечью читал эти слова. Сожалел, что в постоянных своих хлопотах не выбрал времени, не поехал, не познакомился...

XV

Кравчинский не прекращал работы над новой книгой, долженствующей продолжить галерею революционных профилей, переводил, хлопотал об издании «Подпольной России» на русском языке. Появилась возможность издать давно задуманный «Календарь «Народной воли» — Лавров и все тот же Тихомиров приглашали его быть третьим соредактором, и он согласился. Очерк «Андрей Франжоли и Евгения Завадская», писавшийся по свежим следам, с еще не пригасшей болью утраты, и который должен был составить раздел нового произведения, он также обещал включить в «Календарь».

Неожиданно в эмиграцию пришла весть о смерти инспектора секретной полиции Судейкина, убитого в Петербурге, на собственной квартире. Очень уж удивляли обстоятельства убийства, совершенного... Дегаевым, тем самым Дегаевым, который вместе с Тихомировым и Ошаниной возглавлял руководство «Народной воли» и, как выяснилось, служил в полиции. Изменника разоблачил Лопатин — после смерти Маркса, когда Герман поклялся возродить организацию. Лопатин не стал убивать предателя, а потребовал, чтобы тот сначала отомстил Судейкину, по чьей вине десятки борцов, совсем этого не подозревая, шли известными полиции тропками,