Читать книгу - "Москва Первопрестольная. История столицы от ее основания до крушения Российской империи - Михаил Вострышев"

Переговоры были довольно любопытны. Пристав требовал, чтобы они вышли из здания, сложив там оружие, и дал им три четверти часа на размышление и решение этого вопроса путем голосования. Через назначенный срок вышли двое уполномоченных и заявили, что «товарищи» (!?) не могут принять этих условий и согласны выйти и оставить оружие только в том случае, если им немедленно после того без всякой переписи будет предоставлена свобода. Конечно, условия эти не могли быть принятыми. Тогда они просили еще полчаса на размышление и голосование, но в таком сроке им было отказано. Ротмистр Рахманинов заявил, что войска мерзнут с семи часов и что за это время можно было решить такой несложный вопрос; а в поведении их он просто видит желание выиграть время. Я подал мысль, что они ждут подкрепления. Рахманинов решительно сказал им, что они имеют еще ровно десять минут, по истечении которых он подвергнет дом бомбардировке, если они не выйдут. Сам Фидлер, бывший здесь же, плакал и умолял их выйти и сохранить его дом от разрушения. Депутаты медлили. Рахманинов вынул часы и сказал им: «Я начинаю считать время, не теряйте его и бегите бегом к вашим товарищам». «Такой срок им недостаточен, мы не успеем даже разобрать баррикады и выйти», – сказали депутаты. «Не теряйте времени, – отвечал им Рахманинов, – минута уже прошла».

Видя такую твердость, депутаты действительно побежали к товарищам.

И вот наступило томительное молчание. Лица солдат были озлоблены, они глядели на окна дома с мрачной решительностью, не оставлявшей мест никакому сомнению. Слышались недовольные замечания: «Разговаривать еще с такой сволочью! Перерезать их всех, да и делу конец!» Рахманинов посмотрел на часы. Пристав бегал взад и вперед, все время твердя, что он сделал все, что только было возможно, и наконец бросился к телефону в соседний дом и позвонил Медему, что он передает дальнейшее выполнение поручений ротмистру Рахманинову. Со стороны Медема последовало решительное согласие: не останавливаться перед необходимостью пустить в ход артиллерию.

Время шло томительно медленно, нервы были напряжены, сердце начинало биться сильнее. Оставалось две минуты! Роковой момент приближался. Все смотрели на Рахманинова и на окна Фидлера. Вдруг отворилась входная дверь, и на пороге ее показалась женщина с Красным крестом на рукаве^[18]. «Мы еще просим десять минут времени – последний срок. Есть надежда, что мы придем к соглашению». – «Вы имели достаточно времени, – при гробовой тишине ответил твердо ей Рахманинов. – Однако, я даю вам еще пять минут, причем прошу предупредить, что всякие дальнейшие просьбы об отсрочке не будут приняты во внимание». «Сестра» удалилась. У нас поднялся говор: «Сдадутся!» Слышались замечания: «Конечно. Или уж совсем дураки и мерзавцы, которых и жалеть нечего!»

Заседание Временного комитета Государственной Думы 28 февраля 1917 года

Опять потянулись бесконечные минуты. Картина та же, но нервы достигли высшей степени напряжения. Оставалось две минуты… Никакого ответа. Осталась минута. Из здания послышался шум. Все затаили дыхание. «Ура!» – пронесся по зданию крик революционеров. Все поняли, что они решились умереть. Срок истек. «Горнист! – раздался среди гробовой тишины резкий голос Рахманинова. – Сигнал!» Пехотный горнист подбежал к зданию, растворил входные двери в угловом фасаде, из которых выходили депутаты, и труба его, как это и всегда бывает, сначала зашипела, потом издала еще более неприличные звуки и, наконец: «Тра-та, трата-та, трата-та-та…..» – гулко пронесся по зданию первый сигнал. Никто не шевелился. Эхо, очень далекое, пронеслось ответом по морозному воздуху. Прошло минуты две. «Второй!» – раздалась команда. «…..Та-та!» – умер последний звук. Гробовое молчание. Из дома ни звука!.. Еще три минуты. Может быть, одумаются в последний момент. Но и эти минуты протекли в зловещей тишине и напряженном молчании. Нужно тебе сказать, почему войско не было введено в здание и их не взяли простым приступом. Дело в том, что при входе была большая площадка, забаррикадированная скамьями, партами, вешалками и т. п. хламом, через который с трудом можно было пробраться двоим. Кроме того, лестница шла вверх двумя маршами, под тупым углом, подвергая, таким образом, страшному обстрелу всю нижнюю площадку. Ввиду этого Рахманинов отказался от атаки и предпочел бомбардировку.

Последний сигнал был сыгран, и звуки его еще не успели замереть, как раздалась отчетливая команда: «По окнам второго этажа, рота, пли!» Залп, звон битых стекол, и град пуль из окон были ответом. Я понял, что, не бывая на войне, я имел случай участвовать в бою. Пули свистели кругом. «Орудиями!» – скомандовал Рахманинов. Их было две конных и две артиллерийских бригады. Командовал взводом молодой подпоручик. Первое орудие он навел на угловой фасад, второе на одно из окон. Стояли они во дворе. «Первое, – протяжно и звонко скомандовал подпоручик, – пли!» Передать словами невозможно того впечатления, какое произвел на нас орудийный выстрел из такого каменного колодца, в котором мы находились. Все внутренности от ужасного сотрясения воздуха были встряхнуты. Городовые в ужасе, зажав уши, бросились назад. Страшный треск ударившегося на расстоянии, не превышавшем восьмидесяти-ста шагов, снаряда о каменную стену, падение стекол и крики из здания. «По окнам третьего этажа, рота, пли!» Еще залп. «Орудие, второе, пли!» Град выстрелов из здания, стоны раненых солдат и городовых. Кровь. Крики. Страшное озверение солдат, увидевших павших товарищей. Вдруг одно из окон осветилось, и оттуда полетела ракета. «Бомба, бомба!» – раздался крик. Взрыв подтвердил это предположение. Молодой подпоручик приказал навести на это окно орудие. В перерыве между залпами свет в том же окне опять осветил человека, бросающего ракету. Но прежде взрыва грянуло орудие. Непосредственно за ним разорвавшейся бомбой убило прапорщика Самогитского полка. Великолепный орудийный выстрел, как мы узнали потом, заставил бомбиста смертью заплатить за это. Он был убит гранатой, выворотившей ему весь живот. Вероятно, это обстоятельство произвело на всех потрясающее впечатление; через некоторое время послышались крики: «Сдаемся!» Залпов я не считал, а орудийных выстрелов было двенадцать: как я узнал потом – семь гранат и пять шрапнелей. Стрельба прекратилась, осажденные стали выходить.

Разбитый малый Николаевский дворец в 1917 году

Между прочим, забыл тебе сказать, что мое предположение о подкреплении подтвердилось. Мы были несколько раз атакованны с обоих концов Мыльникова переулка и со стороны Чистых прудов. Но все атаки были вовремя отражены драгунами, которыми Рахманинов командовал с гениальной распорядительностью. Если бы не он, то мы несколько раз были бы перебиты. Был еще один ужасный момент, когда нас и уже сдавшихся и взятых под конвой осажденных по недоразумению атаковал со взводом драгун корнет Соколовский со стороны Чистых прудов.