Читать книгу - "Иван Ефремов - Николай Смирнов"

Однажды на стоянке, когда машины были готовы к продолжению пути, Ефремов дважды — по обыкновению — выстрелил в воздух, чтобы разбредшиеся было сотрудники услышали. Оказывается, проводник (тот самый Кухо, что не нашёл дороги) дремал в пяти шагах, укрывшись от ветра за большим камнем, и страшно перепугался спросонок: он решил, что начальник экспедиции хочет его убить. «Мы посмеялись над воображаемыми злоключениями Кухо, но этот пример лишний раз показал нам, насколько осторожным нужно быть в чужой стране, чтобы случайным словом или неправильно понятым жестом не нанести обиды…»

Пустыня вырабатывает у участников экспедиции особое отношение к воде: однажды в лагере не оставалось чистой и пришлось пить техническую воду. Ефремов с особой пристрастностью наблюдает за устройством и содержанием колодцев в Гоби: «Дорогой я думал о том, как неприятно выехать к какому-нибудь колодцу из чистой просторной пустыни. Вокруг колодца всё затоптано, выбито, загажено скотом. От удушливого зноя ещё противнее становится запах мочи и жужжанье назойливых мух. Гобийские араты совсем не умеют бережно обращаться с водой и колодцами. Если сопоставить с этим необычайно строгие законы о содержании воды и колодцев в чистоте у арабов, которые уже свыше четырёх тысяч лет являются обитателями Аравийской, а позднее и Северо-Африканской пустынь, то станет понятным, что монгольский народ, по существу — недавний обитатель пустынной местности. По всей вероятности, он формировался в основном в степной или лесостепной местности типа Хангая или нагорий южной части Внутренней Монголии…»

Находясь в самом сердце Гоби, Ефремов делает такую запись: «Луна поднялась высоко над сухим руслом. Ветер стих. Абсолютная тишина царила кругом — ничего живого, как и за сотни километров пройденного сегодня пути, не было слышно или видно. Резкие, искривлённые тени высокого саксаула извивались на стальном песке. Я посмотрел на юг. Беспредельный простор огромной равнины плавно погружался вниз, туда, где на горизонте лежала, уже в пределах Китая, какая-то большая впадина. Повсюду, насколько хватало глаз, неподвижно торчали исполинской щёткой призрачные в лунном свете серые стволы — море зарослей саксаула. Прямо передо мной, отливая серебром на кручах каменных глыб, в расстоянии десятка километров высился массив Хатун-Суудал. В океане призрачного единообразия, безжизненности и молчания массив казался единственной надеждой путника, местом, где можно было встретить каких-то неведомых обитателей этой равнины, широко раскинувшейся под молчаливым небом в свете звёзд и луны».

Великолепное, пластичное и точное описание! Но Ефремову недостаточно просто описания: он хочет понять закономерность формирования личностных впечатлений, которые слагают этническое самосознание: «Я долго стоял, стараясь сообразить, как окружающая обстановка, отражаясь в мозгу человека, вызывает в нём строго определённые представления. Впрочем, проверить свои ощущения на ком-либо другом не было возможности — мои товарищи давно спали».

Замечательными по своей выразительности являются описания. Ефремов подробно рисует картины различных частей Гоби, описывает заросли корявого саксаула и цветение весенних ирисов, закаты и рассветы. Здесь автор проявляет себя подлинным лириком.

Вот, к примеру, описание утренней Гоби: «Иней лёг на дерис, каждый сухой стебель и жёсткий лист покрылись тысячами блёсток. Груда сверкающей алмазной пыли отливала розовым в лучах утреннего солнца. Чистота и яркость красок, щедрость, с которой они были, так сказать, «отпущены» ландшафту, были поистине изумительны и, пожалуй, нигде, кроме Гоби, не повторимы».

Автор пытается точно запечатлеть богатство красок и полутонов: «Высоко в небе висел узкий, почти горизонтальный серп луны. Пепельный, нежный свет лился на склоны западных холмов, а восточные резко, черно и угрюмо вырисовывались на розовеющем горизонте».

С особенной тщательностью и любовью стремится Ефремов найти нужные слова, используя всё богатство русского языка: «Я вышел из палатки, щурясь от яркого солнца, и остановился в восхищении. Конусы и купола красных глин внизу обрыва неистово рдели в солнечном свете, приняв необыкновенно яркий пурпурный цвет не то что тёплого, а совсем горячего тона».

Пейзаж динамичен, природа находится в постоянном движении: «Солнце скрылось за ближними холмами. Вечерние облака, как пластины литого золота, повисли над огненным озером дали. Чеканный чёрный силуэт лошади вырисовался на холме. Повернув голову, животное всматривалось в приближающуюся машину. Затем огненное озеро померкло, в него как бы перелились краски облаков, которые сделались серо-фиолетовыми. Подбежало ещё несколько коней, и их силуэты стали ещё чернее…»

Как геолог Ефремов постоянно наблюдает за горными породами, слагающими различные участки Гоби, делает предположения об особенностях горообразования. Одно из новшеств Ефремова-писателя в том, что он создаёт особый вид описания — геологический пейзаж, в котором сугубо научные наблюдения становятся предметом эстетики, а названия горных пород и морфологических особенностей строения местности приобретают поэтическое звучание. Ефремов вообще широко вводит в свои произведения научные термины; в «Дороге ветров» они звучат абсолютно естественно, придавая пейзажам высокую степень достоверности и художественности.

Автор ищет подходящие эпитеты, сравнения, метафоры, чтобы максимально точно описать увиденное: «Ущелье опять сузилось, отвесные обрывы, острые как ножи, скалистые рёбра, узкие щели проходили мимо идущих машин. Тёмно-серые, почти чёрные и коричнево-шоколадные породы представляли собой древнепалеозойскую метаморфическую толщу, возможно, девонского или силурийского возраста. Разнокалиберные жилы кварца змеились белыми молниями на тёмных кручах. Расслоённые и перемятые сланцы рассыпались в мелкую крошку, струившуюся по дну бесчисленных крутых долинок, избороздивших горные утёсы по триста — четыреста метров высотой».

Неисследованная, таинственная земля постепенно открывает пытливому взору свои тайны. Ефремов видит вулканические конусы, висячие долины, гряды старых округлых гор, зубчатые, пильчатые гребни молодых поднятий. Земля в Монголии словно выставляет напоказ свои недра.

Необычайные формы рельефа бросают вызов художнику: сможешь ли ты словами нарисовать то, что видит глаз? И писатель принимает вызов. Из глаголов, прилагательных и причастий он, словно ваятель, лепит эти формы: «Необыкновенно величественной показалась мне гора с юга — мрачная и тяжёлая, почти кубическая глыба из исполинских пластов, которые наваливались, плющились, громоздились друг на друга и, казалось, лезли к небу в слепом старании подняться выше. Рядом стояли ещё две такие же глыбы какой-то очень грубой титанической формы, словно обрубленные топором. Эти горы назывались «Три чиновника». Удивительно чистое после снега голубое небо бросало яркий свет на обнажённые остро-рёбрые скалы, покрытые блестящей чёрной коркой пустынного загара, как будто облитые свежей смолой и отблёскивавшие в лучах солнца тысячами чёрных зеркал».

Особую ценность имеют фрагменты мозаики, которые можно было бы назвать популярным изложением знаний о геологии и палеонтологии. Это краткие очерки, выводы из наблюдений или фрагменты лекций, которые Ефремов читает рабочим экспедиции, чтобы они выполняли свои задачи не механически, но с пониманием и охотой.