Читать книгу - "Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский"

Комната младших сестер не имела своих достопримечательностей, кроме географических карт, глобуса и образа Спаса – копии с того, что висел в зале наверху.

Было еще две комнаты – самой старшей сестры Настасьи Николаевны, вдовы, вернувшейся в родительский дом, и брата Михаила, студента университета.

В Настиной комнате, темной и угрюмой, с окном, зачем-то от древних времен накрепко закрывавшимся чугунным болтом, с «угольником» в три образа, для меня была одна замечательность: альбом гравюр на дереве к Шекспиру… У Насти же был Мей… и два-три переплетенных тома… «Нивы».

Мишина комната в одно окно в сад была нашей классной: брат Михаил, студент Московского университета, был первым моим учителем… Я любил с учебником в руках валяться на кровати брата Михаила и рассматривать висевшую над нею цветистую олеографию «Венки» Якобия… Под олеографией висело расписание лекций юридического факультета…

Мы обошли весь дом, но заглянули далеко не во все его темные комнаты, закоулки, прихожие и чуланы. Как в настоящем «старом доме», их в нем было очень много, и самых неожиданных.

Дом был очень тепел. Голландские печи из белых блестящих изразцов хорошо хранили тепло, копя его под медными затворами и распуская по комнатам через медные же отдушники.

Службы – из красного кирпича – тянулись вместо забора;…здесь, под зеленой железной кровлей, были дворницкая, конюшня, каретный сарай, кладовая с сухим подвалом, погреб-ледник, дровяной сарай…

Б. М. Кустодиев. Купчиха на прогулке

Двор от сада отделялся высокой решеткой с плотно притворенной калиткой. Невдалеке от калитки жил в конуре сторож сада – суровый Бисмарк; к его конуре мы боялись подходить; с ним шутки были плохи… Бисмарка на ночь спускали с цепи…

Сад занимал около десятины земли: с северной стороны в него упирались сады четырех владений по Елоховской; с востока с ним были смежны сады двух владений по Немецкой» (62; 81 – 106).

«Цитата» из С. Н. Дурылина, хотя и далеко не полная, получилась весьма обширной: странным образом мемуаристы из купечества гораздо больше уделяли внимания обстановке своего жилья, нежели дворяне. Но зато читатель может представить себе житье-бытье московского купца 1-й гильдии в доме, который все же был тесноват: ведь кормить, вместе с прислугой, приходилось до тридцати человек! Чем не барское житье…

Жизнь в домах ветхозаветного купечества текла неторопливо и размеренно, а, следовательно, такой же была жизнь и на заселенных им улицах. П. Вистенгоф писал: «Но в самое то время, когда большой город живет такою светскою, разнообразною жизнью, другая его половина, отделенная лишь небольшою рекою, представляет совершенную противоположность его шумной разгульной жизни. Житель Замоскворечья (разумеется, исключая некоторых домов, где живут дворяне) уже встает, когда на Арбате и Пречистенке только ложатся спать, и ложится спать тогда, как по другую сторону реки только что начинается вечер. Там – жизнь деятельная и общественная, здесь – жизнь частная, спокойная, которая вся заключается в маленьком домике и его семейном быте; в длинных, пересекающихся между собою переулках вы не видите почти никакого движения, и редко прогремит там щегольская карета, на которую почти всегда высовываются из окон» (38; 20–21).

«Сам», поднявшись чуть ли не с рассветом, помолившись и напившись чаю, уезжал на весь день в «город». А «сама», съездив к ранней обедне, целый день убивала время с захожими странниками и странницами, приносившими вести о том, что «белый арап на нас войной поднимается» да что где-то «целые города под землю проваливаются», с гадалками, гадавшими на женихов дочкам, а слаще того – со свахами. Или сидели целый день у окошка в надежде, что кто-нибудь проедет или пройдет либо уличные мальчишки подерутся, а то собаки или петухи; пили без конца чай с вареньем и заедками, грызли орехи, сплетничали с прислугой, и приживалками, и бедными родственниками, каковых обитало в купеческих домах множество. У первогильдейского торговца мануфактурным товаром Дурылина «при наличии большой, даже исключительно большой семьи (в наличном составе семьи бывало до двенадцати детей), дом наш кишел бедными родственницами, свойственницами, просто знакомыми. Одни из них постоянно жили у нас в доме; другие домовничали, то есть переселялись на летние месяцы; третьи «гащивали» неделями; четвертые приходили на праздники, на рожденья и именины – а сколько их было, этих именин и рождений в огромной семье!». Однако же все с домочадцами да с домочадцами – и со скуки умереть можно. Счастьем было, если приедет в гости такая же дебелая купчиха, может быть даже с дочерьми, – тогда и наливочка на столе появлялась. Вообще, по свидетельству современников, купчихи старого времени не чурались не только наливочек, но и мадерцы и даже ромцу. Ходили слухи и об иных их грешках. Даже говаривали, что купчиха держит мужа «для закону», кавалера – «для людей», а кучера – для удовольствия. А что ж, ежели целыми днями ничего не делать, помирая со скуки, да жирно есть и сладко пить, так грешная плоть-то и взбунтуется. Даром ли по купечеству держали кучеров чревастых, таких же упитанных, как их лоснящиеся лошади?

«Ветхозаветное» небогатое купечество жило большими патриархальными семьями, и обычно в доме помещались престарелые родители хозяина, отошедшие от дел. Дети, маленькие и взрослые, располагались в жилых комнатах основного этажа или в мезонине. Прислуга была немногочисленной, круг ее ограничивался кухаркой, дворником, кучером, нянькой, иногда горничной, так что в некоторых случаях прислуживали мальчики, бывшие при лавках или амбарах, и младшие приказчики. Патриархальные отношения распространялись не только на детей и прочих домочадцев, но и на приказчиков, и «мальчиков». Жили они в «молодцовских», питались, а мальчики и одевались «от хозяев», и в случае необходимости получали от грозного и частенько пьяного хозяина «таску», или «волосянку». Вот образчик таких отношений: «Впрочем, говоря о благочестивой жизни дедушки, я должен сказать, что отец мой, хотя наружно и почитал его (своего тестя. – Л. Б.), и боялся до самой смерти, но не особенно долюбливал, потому что, по рассказам отца, доставшийся ему при семейном разделе капитал в семь тысяч рублей перешел весь в руки дедушки, как опекуна, и из этого капитала разновременно получено было отцом моим только от трех до четырех тысяч, а остальные с процентами на капитал остались у дедушки. Некоторые подьячие предлагали отцу моему судиться с дедушкой и вытребовать с него на законном основании тысяч до двенадцати, то есть весь капитал с процентами, потому что дедушка не брал никогда от отца никаких расписок в получении отцом от него наследства, верно рассчитывая, что отец не посмеет с ним тягаться. Отец, может быть, и решился бы просить через суд полного возвращения ему наследства, но крестная этого не дозволила. «Если ты, Иванушка, – говорила ему крестная, – будешь судиться с батюшкой (так наши родители и сама крестная звали дедушку, потому что он был и ей отцом посаженым), то не будет тебе от меня моего божьего благословения». Отец мой, тоже воспитанный в благочестивых правилах, очень уважал свою мать и дорожил ее благословением» (160; 17). Так что при всем благочестии и даже вере в денежных делах на слово с чужими капиталами купцы иной раз обращались весьма просто: «Не отдам, и весь сказ!».