Читать книгу - "Василий III - Александр Филюшкин"

17 декабря 1521 года покинул кафедру нестяжатель митрополит Варлаам. Василий III требовал от него охранной грамоты для Шемячича. Митрополит отказал, ушел в Симонов монастырь, а потом оказался в заточении в тюрьме Каменского монастыря^[231]. 27 февраля 1522 года на владычный престол взошел иосифлянин Даниил, игумен Волоцкого монастыря. Современники и потомки говорили о беспринципности и карьеризме нового главы церкви. Он начал с кадровых перестановок, возводя на епископские кафедры своих, иосифлян: Акакия на Тверскую епископию, Иону на Рязанскую. Даниил легко дал охранную грамоту Шемячичу и поручился, что его в Москве не тронут.

Северский князь прибыл в столицу в апреле 1523 года. Видимо, он проявил недостаточно внимания. Когда он въезжал в Москву, по улицам бегал юродивый с метлой и лопатой, которыми он собирался убирать всякую нечисть. Князю бы внять недоброму знаку и повернуть коней… Но он верил Василию III и Даниилу. И напрасно. Его арестовали. На свободу он уже не выйдет. Князь умрет в заточении через шесть лет, в 1529 году^[232]. Действия Даниила вызвали одобрение Василия III и возмущение среди ряда православных иерархов. А. А. Зимин связывает с протестом против свершенного клятвопреступления отставку в 1523 году пермского епископа Пимена.

Следующая стычка с церковью и светскими вольнодумцами пришлась на декабрь 1524 года, когда были арестованы сперва ученый монах нестяжатель Максим Грек, а затем сын боярский Берсень Беклемишев, крестовый дьяк Федор Жареный и спасский архимандрит Савва Грек. По делу также проходил ряд дворян и церковных лиц. Историками установлено, что это были люди, связанные с окружением удельных князей — Юрия Дмитровского и Дмитрия Угличского (И. Н. Берсень, П. Муха Карпов, Я. Давыдов, М. А. Плещеев). Вместе с Максимом Греком они выступали против развода и второго брака Василия III, тем самым поддерживая претензии на престол Юрия Дмитровского^[233].

Прямо наказать Максима Грека и других за выступление против воли государя было нельзя, потому что канонически Максим Грек и другие жертвы процесса были абсолютно правы. Но надо было добиться того эффекта, чтобы никому больше и в голову не пришло высказывать подобную правоту. И Василий III затевает политический процесс с выдуманными обвинениями.

Кто попал под удар? Центральной фигурой процесса, состоявшегося в 1525 году, был, конечно, Максим Грек — писатель, публицист, переводчик. Он происходил из аристократической греческой семьи Триволисов, под влиянием речей знаменитого Савонаролы около 1502 года принял постриг в доминиканском монастыре Сан-Марко, но потом повторно постригся в православном Ватопедском монастыре на Афоне. В 1516 году по запросу Василия III его прислали в Москву для перевода Толковой Псалтыри. Максим выполнил работу, но обратно его не отпустили. Как ему позже объяснит его «подельник» Берсень Беклемишев, «…ты здесь увидел все наше доброе и лихое, и если уедешь, все там расскажешь». Подобный синдром был характерен для России в целом: как позже напишет немец-опричник Генрих Штаден, «дорога в эту страну широкая-преширокая, а обратно узкая-преузкая». При государевом дворе, кажется, всерьез боялись, что иностранцы, вернувшись домой, могут разболтать какие-то особенные секреты. Во всяком случае, их действительно старались не выпускать обратно, и Максим Грек пал жертвой этой политики.

Впрочем, он не мог жаловаться на невнимание к нему русских интеллектуалов: в его келье в Чудовом монастыре собирался целый кружок людей, приходивших «говаривать с ним книгами» (И. В. Токмаков, В. М. Тучков, И. Д. Сабуров и др.). Он сблизился с нестяжателями и их лидером Вассианом Патрикеевым. Творческое наследие Максима Грека огромно, ему приписывают более трехсот произведений.

Процесс против Максима Грека развивался своеобразно. В декабре 1524 года по приказу Василия III московские власти (через руководство Троице-Сергиева монастыря) пытались обработать дьяка Федора Жареного, чтобы тот дал показания против Максима Грека. Сам же Максим решил опередить следствие и донести первым — на Берсеня Беклемишева. Пикантность ситуации была в том, что целью процесса было осуждение именно Максима, а он этого не понимал и хотел сотрудничать со следствием, пытался ложным доносом перевести обвинение на Беклемишева. Тем самым он и себя не спас, и втянул в процесс невинного человека.

Следствие началось в феврале 1525 года. Максим Грек и архимандрит Савва Грек были обвинены чуть ли не в шпионаже в пользу Турции. Обвинение, естественно, абсолютно вымышленное, зато — беспроигрышное. Достаточно было нескольких полунамеков, сомнительных связей. А они имелись. Максим общался с турецким послом, греком Скиндером, когда тот бывал в России. Сказался и другой психологический синдром: московское общество недоверчиво относилось к православным, жившим в чужих странах с иной верой. В феврале 1525 года следователи Василия III выяснили, что Максим и Берсень обсуждали, как живут православные на Афоне под властью турок; при этом Максим якобы хвалил султана, который не вмешивается в дела церкви. Это вызвало обвинение в хуле на государя: а у нас Василий III вмешивается, ты этот порядок порицаешь — стало быть, ты против власти великого князя? Вслед за таким обвинением прозвучало сакраментальное слово «измена»: будто бы Максим через Скиндера подговаривал султана напасть на Россию, вел разговоры о возможности вмешательства Турции в войну России и Казанского ханства, критиковал миролюбивую политику Василия III в отношении Османской империи.

Максим передал властям слова Берсеня Беклемишева, который хулил мать Василия III, Софью Палеолог: «Добр деи был отец великого князя Васильев, князь великий Иван, и до людей ласков… а нынешний государь не по тому, людей мало жалует, а как пришли сюда грекове, ино и земля наша замешалася, а дотоле земля наша Рускаа жила в тишине и в миру». Софья принесла на Русь «нестроения великие, как у вас во Царегороде при ваших царех». Софья вообще порченая: по отцу христианка, православная, а по матери — «латинянка», католичка. Естественно, что реакция Василия III на подобную хулу в адрес его матери была жесткой и беспощадной.

Максим Грек привел в своем доносе и другие преступные высказывания Беклемишева. Тот произнес сакраментальную фразу, что «ныне в людях правды нет» (вековечный рефрен всех критиков России), потому что нарушена «старина»: «Которая земля переставливает обычьи свои, и та земля недолго стоит, а здесь у нас старые обычьи князь велики переменил, ино на нас которого добра чаяти?» Это выразилось в том, что Василий III не любит оппозиции, не любит, когда ему противоречат и говорят «навстречу» — на таких он кладет опалу. Он не советуется с боярством, с советниками, а «ныне-деи государь наш, запершыся, сам-третей у постели всякие дела делает». «Государь жесток и к людям немилостив» — такую характеристику давали Василию III вольнодумцы. Особенно Беклемишеву не нравилась внешняя политика Василия III: много воюет и, главное, дает поводы другим державам враждебно относиться к России: взял Смоленск (а зачем он нам?), построил Васильсурск… Из-за Смоленска у Берсеня еще в 1514 году был конфликт с Василием III: своенравный дворянин пытался подпортить великому князю торжество и стал его укорять за взятие Смоленска, на что Василий огрызнулся: «Пойди прочь, смерд, ненадобен ми еси»^[234].