Читать книгу - "Верлен - Пьер Птифис"

Верлен, узнав об обнародовании «его» рукописи, испытал одновременно двойственное чувство радости и обиды. Это очередное проявление злопамятного характера Матильды скорее огорчило, нежели удивило его. Лео Дорфер все же доверил ему, и, кстати сказать, был прав, поступив так, написание вступительной статьи к сборнику, который давно уже готовился к печати. Это небольшое предисловие не сообщает никаких новых сведений об авторе: «Путешествует по Азии и занимается искусством». Также ни слова о перипетиях с рукописью. И к тому же разночтение во времени написания произведений: в начале указывается период с 1873 по 1875 год, а в конце указывается момент написания известной картины Фантен-Латура, то есть январь 1872 года.

Книга вышла тиражом в двести экземпляров на японской и голландской бумаге и пользовалась значительным успехом. Но лишь немногие тонкие ценители литературы, такие, как Феликс Фенеон, смогли почувствовать исключительную изысканность стиля. 7 октября 1886 года он писал: «Произведение, выходящее за рамки литературы вообще, и, может быть, стоящее выше любой литературы».

Верлен питал большую надежду, что Гюстав Кан вернет ему рукопись, но, несмотря на все настойчивые просьбы, он так и не получил ее. Он утешал себя тем, что является обладателем раритетного экземпляра «Одного лета в аду», о чем знали только Ванье и Гюстав Кан. Поль надеялся издать полное собрание сочинений своего друга, которого считали умершим. И в него он хотел включить также «Озарения» и ранние стихи Рембо, подлинники которых в конце концов вернул ему Ванье. Потому он не торопился показывать рукописи Дарзансу и Изамбару. Но в мае 1886 года Дарзанс после длительных поисков получил от Форена другой экземпляр книги. «Открытие неожиданное, почти невероятное», — писал он в предисловии к «Реликварию». Гюстав Кан, узнав об этом, захотел, чтобы этот текст как можно быстрее был напечатан в его журнале. Но Дарзанс опять уехал из Парижа, и редактор не нашел ничего лучшего, как попросить у Верлена его собственный экземпляр! Публикация в трех последующих номерах «Нового» прошла совершенно незамеченной.

Вновь Поль оказался в проигрыше. Но что такое эти неприятности в сравнении с теми бедами, которые вскоре обрушатся на него!

В начале июля 1886 года новый приступ ревматизма приковал его к постели. Еще пять месяцев назад врач, г-н Жюльен, предлагал ему лечь в больницу. Речь шла о больнице Дюбуа в пригороде Сент-Оноре. Но Верлен воспринял предложение без энтузиазма. «Может, это и принято издавна у поэтов, ложиться в больницу, но как бы это ни было соблазнительно, я пока подожду», — писал он Ванье 6 февраля прошлого года. Вот и подождал — 8 июля Поль сообщил издателю, что ложится в «какую-то больницу (вероятно Те-нон)». Г-н Жюльен, вызванный в срочном порядке, занимался оформлением документов.

Верлен лег в Тенон, как он и писал. Он думал, что пробудет в больничных стенах самое большее пару недель. Потому он сохранил за собой номер в гостинице «Миди».

После притона, где он жил в последнее время, больница казалась раем. Шум, грязь, сырость сменились вдруг тишиной и чистотой светлой больничной палаты, к тому же за ним хорошо ухаживали. Верлен попал в самую современную парижскую клинику — она была открыта только в 1878 году и находилась неподалеку от кладбища Пер-Лашез. Поль занял койку номер 21 в палате «Сеймур». И чувствовал себя вполне счастливым с кипой бумаги, деревянной подставкой для письма и чернильницей на столике у изголовья. Он оценивал как «очень хорошую» работу медицинского персонала: за полтора месяца всего одна смерть, и то — старик, который тихо ушел в мир иной. «В общем, — заключает он, — первое впечатление очень хорошее, конечно, я поступил смело, но это было не сложно».

Ванны и массажи делали свое дело, и состояние его ноги стало улучшаться. Врач, увидев его в первый раз, пробормотал: «Странная физиономия». Поль это услышал. «Еще один говорит, что у меня странная физиономия. Ну сколько можно!» — напишет он Шарлю Морису в письме от 18 августа 1886 года.

По воскресеньям в Тенон, как на паломничество, отправлялась литературная молодежь, декаденты. Берришон, возмущенный видом «любимого старшего брата (проклятого)», «царя зверей» в столь плачевном состоянии, выплеснул свои эмоции на газетную полосу. «Верлен в больнице, — писал он. — Современное общество, серая масса, способная действовать только за счет своей численности, а значит, безумная, наносит этот предательский удар в спину, ведет себя, как жалкая свора шакалов перед рычащим львом».

Казальс смог получить от Поля разрешение на публикацию в «Декаденте» сонета «Людовику II Баварскому» только что, 8 июля, напечатанного в «Ревю Вагнерьен». Он также просил Верлена и дальше сотрудничать с «Декадентом». Последний, польщенный таким вниманием, дал свое согласие, хотя у него и так было достаточно работы. Он продолжал писать заметки для «Современных людей», правил «Луизу Леклерк», вносил последние изменения в «Воспоминания вдовца», вынашивал новые замыслы, записывал новые мысли. И все же жаль было бы отвернуться от этих милых молодых людей, ведь в конечном счете они создавали ему прекрасную рекламу.

Увы! Не прошло и двух месяцев, как его выписали, хотя состояние его здоровья оставляло желать лучшего. Кое-как передвигаясь, поддерживаемый Шози, 2 сентября он вышел из больницы и направился к Ванье, которого предупредил заранее о своем приходе: «Приготовьте все, включая деньги».

Итак, он снова возвращался в Сен-Франсуа, а по сути дела, на дно.

Больного, доведенного до нищеты поэта мало интересовали теоретические изыскания молодого литературного поколения литераторов. 18 сентября 1886 года в приложении к «Фигаро» Жан Мореас опубликовал свой знаменитый «Манифест Символизма». Появление чего-то нового стало необходимостью, так как декаданс Бажю не имел никакой серьезной основы, парнасцы были опозорены, а романтизм изжил себя.

Мореас опирался в своей теории на платоновский миф о пещере: вечные идеи недостижимы, и мы судим о них лишь по отвлеченным понятиям, символам и связанным образам. Поэт должен играть на этих скрытых связях, говорить по-новому, отвергать все условности в культивировании своего «я». Субъективное понимание реальности является, по мнению Мореаса, единственно правильным.

Чуть позже, в октябре, Гюстав Кан выпускает журнал «Символист». Главным редактором, конечно, становится Жан Мореас. Смену курса Верлен воспринимает без энтузиазма. Журнал опубликует только одно его стихотворение, и то предоставленное автором скорее из благожелательности — «Букет Марии». А пять лет спустя одно слово «символизм», произнесенное в его присутствии, будет вызывать едкие шуточки и насмешки.

Неизвестно, присутствовал ли Поль 10 декабря на собрании декадентов в Зале «Эрмитаж» по улице Жюссье, где он мог встретить свою давнюю подругу Луизу Мишель. «Красная дева» вернулась из ссылки и вовсе не собиралась отказываться от своих убеждений. Заметив в кругах молодых декадентов недовольство сложившимся порядком вещей в обществе, она призывала молодежь направить свои помыслы в русло революции. Но собравшиеся в этот день триста человек не имели другой цели, кроме смеха и развлечений, чему во многом способствовало выступление Эдуара Дюбю^[524]. 20 и 25 октября Луиза Мишель еще раз демонстрировала перед декадентами свое красноречие и выдвинула лозунг «Или декадентство скажет анархизму „да“, или умрет». Но ее идеи натолкнулись на запрет Бажю смешивать политику и литературу. Тогда она, поняв, что дальнейшая борьба бесполезна, порвала с декадентами. Но в недрах движения началось брожение. Дюбю и Бажю обвиняли друг друга в использовании движения в личных целях и едва не подрались на дуэли.