Читать книгу - "Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - Елена Прудникова"

…В 1921 году, как и в любом другом, надеяться на международную помощь было можно, но уповать на нее – бессмысленно. Хлеб для страны – в том числе и для голодающего населения – надо было выжимать из тех областей, которые не охвачены неурожаем. Точнее, которые собрали хоть чуть-чуть больше уровня голодной смерти.

На 1921–1922 годы налог определили в 240 млн пудов зерновых и принялись разверстывать по губерниям – уездам и так до каждого двора, с учетом надела, числа едоков и собранного урожая. Как нетрудно догадаться, ничего хорошего для крестьян в том году это не означало.

Естественно, добровольно налог мало кто платил. По селам снова пошли продотряды, все с теми же методами, что и в войну. В Сибири крестьяне массово хлопотали об отмене или уменьшении налога, ссылаясь на недород, но у них был хоть какой-то хлеб, а в Поволжье его не было вовсе, так что ходатайства не принимались во внимание, а для сбора в ход шли плетка, сибирская зима, конфискации, трибуналы. Собранные 233 млн пудов были перемешаны с кровавыми слезами – а что делать?

Из донесения секретного сотрудника ВЧК «Скворцова». Курганский уезд Челябинская губерния. Октябрь 1921 года:

«Приехал в военный штаб по продналогу, производят многочисленные аресты виновных и невиновных за невыполнение продналога. Допрос – только два слова: платишь или нет. Ответ ясный. Если у него нет ничего, и он говорит „нет“. А уже не спрашивают, почему не платишь, а прямо обращаются к конвоиру и говорят: „Веди“. Ведут мужичков в камеру прямо десятками и отправляют дальше. Жены и дети плачут. Это ужас. Главное, если нет хлеба, то говорят, найди где-нибудь, да заплати. Вчера 25 октября пригнали из Осиновки массу мужиков. В их разговорах один говорит: „С меня налогу 60 с лишним пудов. Я намолотил всего 50 п., посеял 2 дес. ржи, а что-то тоже ем, отдал в налог 10 п. Вот если бы мне дали отсрочку, я бы поехал и променял за хлеб лошадей, две коровы и отдал бы все“… Я знаю достоверно, что променивают последнее имущество и скот, да платят. А у кого нет ничего, тот сидит арестованный. Настроение населения скверное. Вот мужики и говорят, что дождались свободы»^[217].

По всем губерниям сообщали: хлеба не хватает, крестьяне питаются суррогатами. Если эти донесения и посылали в Москву, то правительство оставляло их в небрежении, сосредоточившись на сводках о смертях. Регионы, где не умирали, интересовали Москву только с одной точки зрения: могут ли они дать еще хоть что-то, по-прежнему не умирая.

Тем не менее все же удалось собрать 233 млн пудов хлеба. Если принять число голодающих за 20 млн человек да еще в 15 млн определить жителей городов, получается примерно 15 пудов на человека, хотя на самом деле, думаю, потребителей оказалось намного больше – северные губернии без привозного хлеба тоже не выживали. Плюс к тому надо было какую-то часть зерна отложить на семена – в голодающих областях не осталось ничего.

…17 марта 1922 года вместо множества натуральных налогов был установлен единый продналог – каждому виду сельхозпродукции присваивался эквивалент в пудах ржи или пшеницы. Налог был прогрессивным, в зависимости опять же от надела, обеспеченности скотом, числа едоков и урожайности. Привели в порядок и местные платежи. Задание установили в 340 млн пудов, т. е. в среднем примерно 3,5–4 пуда с десятины. Но даже и такой, для многих хозяйств он оказался непосильным, а для сбора снова пришлось обращаться к воинским частям. Это уже становилось традицией.

Одна из многих причин жестокости властей – та, что совершенно невозможно распознать навскидку, насколько правдивы жалобы на непосильное налоговое бремя. Так, в Гдовском уезде Петроградской губернии непосильным считали молочный налог – 4 ведра с коровы в месяц. «Если крестьянин будет выдавать молоко, которое ему приказано, то совершенно останется без молока». 4 ведра – это 48 литров, получается чуть больше полутора литров в день. Вот и пойми: не то жители Гдовского уезда полагают, что «городская» власть не способна отличить корову от козы, не то там и в самом деле такие коровы…

Кроме натурального, существовал еще и денежный налог – 8 млн руб. золотом, а с учетом разных местных налогов сумма вырастала до 33 млн руб – если уравнительно, примерно по полтора рубля с каждого двора, или около двух пудов ржи по осенним ценам. Уже одно то, что столь мизерные налоги заставляли многих продавать скот, говорит о тяжелейшем состоянии сельского хозяйства.

Через год принцип снова изменился. В мае 1923 года был введен единый сельскохозяйственный налог, который объединял продналог, подворно-денежный, трудгужналог, местные платежи. Вносить его можно было как натурой, так и деньгами. Теперь облагалась пашня, а поголовье скота служило дополнительным показателем зажиточности двора, в соответствии с которой плательщиков разделяли на категории. В потребляющих губерниях его выплачивали деньгами, в остальных – частично натурой. Для самых бедных хозяйств налог снижался, но все равно был тяжел. Да и «экономические» методы, на которые вместо плетки и «холодной» перешли обозленные сборщики – высокие пени за задержку платежей, конфискация имущества, распродажа хозяйства с торгов, тюремное заключение неплательщика – не способствовали подъему аграрного сектора. Наверняка сам крестьянин предпочел бы плетку, чем полное разорение стараниями «цивилизованной» налоговой службы.

Из писем:

«Дорогой братец Коля теперь я вас пропишу новеньково – у нас власть взяла за продналог корову последнюю мою падевку, Анюткину юбку с кофтой и платов и отцов халат и сундук… Гоняли наших деревенских в волость к допросу им и говорили – это еще с вами обходятся хорошо, тихо, а вчера посмотрели-бы что делали – били. Дорогой братец Вы-бы там хоть немного центральную власть, товарища Рыкова или кого-нибудь кто там заведывает по этой части. А то они тут понажились, все ходят при галошах как господа а не пролетарии». (Орфография и пунктуация сохранены.)

«Вот наглядный пример угнетения: за неуплату в срок сельскохозяйстенного налога крестьян законом лишают его последнего бытового удовольствия, описывают, продают его последний самовар. Но ведь, говоря словами „партии“. Это делалось при противном „Николае“ и его столь нетерпимых законах».

…В 1924 году натуральный налог отменили, зато снова появилось обложение скота – корову или лошадь приравнивали к земельной площади. Например, кое-где в Поволжье: одна корова – 0,6 дес., лошадь – 0,7. Жалобы сыпались, как горох из мешка.

Из письма:

«Производимый продукт крестьянина обесценен и на него ничего нельзя приобрести побочного заработка нет… если взяться за выращивание скота, то пожалуй опять дело не выдет если будешь иметь с выше двух голов рогатого кота продналог стебя возьмут на котегорию выше… Вот над етим то Советской власти и придется задуматься если она разрешит все эти вопросы, а именно не будет взамать выше на категорию продналог с тех крестьян, которые имеют выше 2 голов крупного скота то у нас увеличится рост скота, а с этим больше будет навоза, если больше навоза, то и больше хлеба…» (Орфография и пунктуация сохранены.)