Читать книгу - "1905 год. Прелюдия катастрофы - Алексей Щербаков"

Разумеется, в истории с разоблачением Азефа имелись и те, кто радовался. Первыми тут были социал — демократы — как большевики, так и меньшевики, которым был выгоден позор конкурентов. Они тут же закричали: вот видите, мы всегда говорили, что индивидуальный террор до добра не доведет!

Особенно постарался язвительный товарищ Троцкий, который вывел дело на принципиальный уровень:

«Тайна азефщины — вне самого Азефа; она — в том гипнозе, который позволял его сотоварищам по партии вкладывать перст в язвы провокации и — отрицать эти язвы; в том коллективном гипнозе, который не Азефом был создан, а террором как системой. То значение, какое на верхах партии придавали террору, привело, по словам "Заключения[86]", — "с одной стороны, к построению совершенно обособленной надпартийной боевой организации, ставшей покорным оружием в руках Азефа; с другой — к созданию вокруг лиц, удачно практиковавших террор, именно вокруг Азефа, атмосферы поклонения и безграничного доверия"…

Уже Гершуни окружил свое место полумистическим ореолом в глазах своей партии. Азеф унаследовал от Гершуни свой ореол вместе с постом руководителя боевой организации. Что Азеф, который несколько лет перед тем предлагал Бурцеву свои услуги для террористических поручений, теперь разыскал Гершуни, это немудрено. Но немудрено и то, что Гершуни пошел навстречу Азефу. Прежде всего выбор в те времена был еще крайне мал. Террористическое течение было слабо. Главные революционные силы стояли в противном, марксистском лагере. И человек, который не знал ни принципиальных сомнений, ни политических колебаний, который готов был на все, являлся истинным кладом для романтика терроризма, каким был Гершуни. Как все‑таки идеалист Гершуни мог нравственно довериться такой фигуре, как Азеф? Но это старый вопрос об отношении романтика к плуту. Плут всегда импонирует романтику. Романтик влюбляется в мелочной и пошлый практицизм плута, наделяя его прочими качествами от собственных избытков. Потому он и романтик, что создает для себя обстановку из воображаемых обстоятельств и воображаемых людей — по образу и подобию своему».

В другой статье Троцкий идет ещё дальше. Он ставит на одну доску эсеров и либералов — кадетов: дескать, и те, и другие хотят вырвать какие‑то уступки у власти без помощи народа. И ведь в чем‑то Лев Давыдович был прав…

Другой меньшевик, Мартов, тоже вспомнил Гершуни, который в 1900 году тоже вел себя не так, как положено было революционеру. Вот Мартов и веселился — что это за партия такая, во время создания которой из четырех учредителей было два подобных типа?

Короче, эсдеки оторвались по полной.

Теперь о противоположном лагере. Тут было сложно. Дело в том, что сперва далеко не все представители власти понимали, кто такой Азеф. Его считали «своим», а Департамент полиции своих не сдавал. Так что в ответ на запрос депутатов Государ ственной думы 11 и 13 февраля 1909 года Столыпин фактически выгораживал Азефа. Он высказался в том смысле, что Азеф информатор, а не провокатор, а это нормально. Но постепенно и в Департаменте полиции стали понимать, что Азеф — человек сомнительный. Заграничной агентуре был дан приказ его разыскать — правда, искали как‑то вяло.

Но хуже всего были последствия для охранки. Собственно, вся ее работа строилась на внедрении своих агентов в революционную среду, и оказалось — эти агенты черт знает что творят. Позже к делу Азефа подверсталось и убийство Столыпина, о котором будет рассказано ниже. Нет, агентов продолжали вербовать и дальше, но вот веры им больше не было. Как не стало веры и охранным отделениям.

«Главным проводником новых тенденций стал назначенный в 1913 г. товарищ министра внутренних дел В. Джунковский. Он резко отрицательно относился к охранным отделениям и секретным сотрудникам: "Эти районные и самостоятельные охранные отделения были только рассадниками провокации, та небольшая польза, которую они, быть может, могли бы принести, совершенно затушевывалась тем колоссальным вредом, который они сеяли в течение этих нескольких лет"».

(Л. Прайсман)

Охранные отделения стали потихоньку сокращать, а главное — ограничивали их полномочия. Может, это было и правильно, но ведь другого способа разбираться с революционерами так и не нашли. В итоге к новому подъему революционного движения, который начался в 1912 году, власть оказалась совершенно не готовой. И чего удивляться, если она получила то, что получила?

Стоит рассказать и о дальнейшей судьбе фигурантов «дела Азефа». О Бурцеве уже было сказано. Лопухину не поздоровилось. Собственно, выдавая Азефа, он не нарушал никаких законов, именно поэтому он так себя и вел. Но был бы человек — статья найдется. Вот и Лопухина решили проучить, чтобы другим неповадно было. Ему «пришили» статью 102 тогдашнего уголовного законодательства — «членство в противоправной организа ции». Статья была суровая, по ней корячилась пожизненная каторга, однако Лопухина приговорили всего лишь к пятилетней ссылке. Из пяти лет он отсидел два, потом был помилован и занял пост директора банка.

Азеф ушел в бега вместе со своей любовницей — певичкой Хедвигой Клепфер. Тоже интересная дама. До того она хороводилась с великим князем Владимиром Кирилловичем и даже ездила с ним на русско — японскую войну, а потом связалась с террористом. Любительница экстрима, наверное…

Первоначально за Азефом была сохранена зарплата в 1000 рублей в месяц, однако со временем его лишили жалованья и даже объявили в розыск. Правда, как и революционеры, жандармы искали вяло, так что Азеф, не особо скрываясь, жил в Германии. Но его цветущую жизнь подсекла Первая мировая война. Дело в том, что он хранил свои сбережения в русских ценных бумагах и после начала войны остался нищим. Кроме всего прочего, в 1915 году его арестовали германские власти как опасного революционера. Азеф провел два года в тюрьме, откуда его выпустили только после Октябрьского переворота. Вскоре он умер от болезни почек.

Что любопытно, он имел и «посмертную жизнь». Во время мятежа левых эсеров в Москве в 1918 году те распространяли листовки, что, дескать, к большевикам приехал Азеф. Вряд ли это было простое вранье, скорее, кто‑то из эсеров видел похожего человека. Так что легенда, пусть и «черная», была жива…