Читать книгу - "Преступление и наказание в России раннего Нового времени - Нэнси Шилдс Коллман"

С введением новых форм налогообложения земельные описания сделались камнем преткновения между интересами государства и населения. Жестокие телесные наказания независимо от социального статуса угрожали тем, кто чинил помехи описанию, проводимому в 1670–1680-х годах: «детем боярским, и козаком, и помещиковым и вотчинниковым людем и крестьяном» велено было учинить торговую казнь, «в торговые дни бить кнутом на козле и в проводку нещадно, чтоб впредь иным так делать было неповадно». За этим в 1681 и 1686 годах последовали указы о том, что и сами землевладельцы могли подвергаться телесному наказанию за противодействие писцам. В типичной для государственного строительства манере издавались законы о наказании за разбазаривание природных ресурсов: телесное наказание и даже смертная казнь защищали государственные леса, ценность которых все увеличивалась с конца XVII века и в течение петровского периода – как для судостроения и строительства, так и в качестве топлива. По указу 1678 года, землевладельцы, совершившие порубки в заповедных засечных лесах, карались штрафом, а их люди и крестьяне подлежали битью кнутом в торговые дни, «чтоб на то смотря, иным также неповадно было»; если за то же нарушение ловили повторно, следовала смертная казнь. Засечные головы и дозорщики за покрывательство таких нарушений и неналожение наказаний сами подлежали снятию с должности, двойному штрафу и конфискации вотчин и поместий^[620].

Обеспокоенность бегством крепостных крестьян и ратных людей вылилась в настороженное отношение к мобильности как таковой. В раннее Новое время в России, как и в современных ей странах Европы, индивид за пределами своего родного сообщества считался подозрительным. Хотя термин, которым всегда обозначали людей без определенного социального статуса, – «гулящие люди» дословно означал «бродяги», складывается ощущение, что во второй половине XVII века он приобрел буквальное значение: законы, один за другим, принуждали местные сообщества регистрировать чужаков и сообщать о них властям, а тем, кто укрывал пришельцев, грозили наказанием. Особую озабоченность вызывала Москва, полный суеты мегаполис, с легкостью поглощавший приезжих, были ли они невинными торговцами, крестьянами на промыслах или, напротив, заядлыми преступниками и беглыми крепостными. Так, например, за особо тяжкие преступления и за поджог в Москве в 1654 году было указано немедленно казнить смертью, не сносясь с вышестоящими инстанциями. Указ завершается следующим объявлением: «Впредь всяких людей пришлых никаким людем на Москве у себя на дворех, не объявя и не записав в приказех, держать не велено». Пространный указ 1692 года (со ссылками на более ранние указы 1690/91 и 1691/92 годов) посвящен проблеме приема «пришлых и гулящих» дворовладельцами и слободами, часто с недействительными поручными записями; при попустительстве хозяев и выборных властей те ведут всяческую преступную деятельность в Москве. Не донесшие на подобных преступников и не содействовавшие их выдаче наказывались уплатой штрафа и даже телесным наказанием, ссылкой и конфискацией имущества. Подобным же образом по указу 1695 года чины городского управления должны были вести запись всех приезжающих в Москву; а у кого объявятся незаписанные люди, тем быть в «жестоком наказанье» «да на них же доправлена будет пеня»; самим же незарегистрированным чужакам обещано жестокое наказанье и ссылка, чтобы были «всякие люди на Москве в приказех в ведомости»^[621].

Также в типичной манере «полицейских государств» раннего Нового времени Москва грозила тяжкими санкциями, регулируя повседневную жизнь и активно вмешиваясь в личную, как видно уже по Соборному уложению. Усиливаются наказания за незаконную продажу алкоголя: указом 1654 года незаконное домашнее производство и продажа подобных напитков наказывались штрафом, нещадным битьем кнутом в торговые дни и заключением в тюрьму на пять или шесть дней «смотря по человеку» (то есть по его социальному статусу). Указная грамота пермскому воеводе запрещала несанкционированную продажу вина под страхом смертной казни, наказания и ссылки. Так, служилым людям грозила конфискация земель, их людям и крестьянам – отсечение руки и ссылка в Сибирь, торговым людям, дворцовым и монастырским крестьянам – телесное наказание, конфискация и ссылка в Сибирь^[622].

Некоторые из этих суровых норм засвидетельствованы на практике, часто как показательные наказания. В 1626 году тобольскому воеводе было приказано подвергнуть наказанию за убийство управляющего дворцовым имением всю деревню. Он должен был казнить зачинщика, бить кнутом и сослать остальных причастных к убийству, а всю деревню – подвергнуть штрафу. Такой способ коллективного, но дифференцированного наказания был в широком ходу в течение Тринадцатилетней войны 1654–1667 годов. Например, указ 1659 года о борьбе с разбойными бандами, грабившими по дорогам и в деревнях в Коломенском и Каширском уездах, предписывал два уровня наказания: «пущих заводчиков по человеку в городе» повесить («чтоб, на то смотря, неповадно было иным воровать»), а остальных «воров» нещадно бить кнутом. Подобное же распоряжение встречаем в июне 1656 года: шляхетские крестьяне Минского уезда собирались в шайки и занимались разбоем; 56 человек было поймано, но из них 30 сумели бежать, а 24 или 26 человек остались в минской тюрьме. Из последних было велено повесить 20 «пущих воров» независимо от индивидуальной вины. Показательное коллективное наказание фигурирует и в указе 1655 года о наказании беглых холопов. Если боярский холоп подобьет других бежать с ним, то, если их было двадцать или тридцать, следовало повесить от четырех до шести человек, а остальных бить кнутом; если бежало пять – десять человек, то все равно нужно было повесить двух или трех или хотя бы одного человека^[623].

По Новоуказным статьям 1669 года уровень санкционированного государством насилия, что неудивительно, был поднят еще выше. В них были расширены две главы Соборного уложения, трактовавшие уголовное право, причем теперь эксплицитно приводились византийские нормы об обезглавливании (ст. 79). По сравнению с Уложением Новоуказные статьи смещали наказания от тюремного заключения к более широкому применению членовредительства, а также демонстрировали более строгий подход к определению умысла. Например, если человек, «побранясь во пьянстве», в тот же день подстережет своего противника и убьет его, то за это положена смертная казнь как за предумышленное убийство (ст. 81); если, ненамеренно убив человека, кто-то затем ограбит труп, то его следует высечь кнутом и отсечь левую руку и правую ногу (ст. 82). И напротив, из римского права Новоуказные статьи заимствовали определенные смягчающие элементы, такие как представление, что при детском возрасте (до 7 лет) и слабоумии убийство не вменяется в вину (ст. 79, 108)^[624]. Явные ссылки в Статьях на византийские «градские законы» показывают, что во второй половине XVII века Московское царство находило в римском уголовном праве ту силу судебного принуждения, в которой оно нуждалось для все более интенсивного воплощения своего проекта государственного строительства. Другой вопрос, насколько государство в лице своих агентов могло проводить в жизнь такие наказания.