Читать книгу - "Император Николай II и заговор генералов - Виктор Кобылин"

Дубенский пишет дальше: «Приехали агитаторы, появились газеты, радостно сообщавшие о “бескровных днях” переворота, наконец ясный переход генерала Алексеева на сторону временного правительства, все это сделало то, что и войска Царской Ставки начали организовывать митинги и собрания… Утром стало известно, что на базаре соберутся войска Ставки и будет какой-то митинг… Генерал Цабель (командир Собственного Его Величества Железнодорожного полка. – В. К.) не знал, надо ли быть в погонах с вензелями Государя, или их надо снять, как этого хотел генерал Алексеев… Он стал снимать вензеля с пальто, но дело не ладилось и генерал обратился к стоявшему здесь же старому преображенцу, курьеру Михайлову:

“Михайлов, помоги мне, сними с погон вензеля”.

“Никак нет, не могу, увольте. Никогда это делать не согласен, не дай Бог и смотреть”, – и он потупившись отошел.

Генерал Цабель замолчал, нахмурился и стал сам ковырять что-то на погонах. Но совершенно неожиданно вышла на самом митинге. Оказалось все солдаты собственного Его Величества полка были в вензелях, кроме явившихся без вензелей командира полка генерала Цабеля и его адъютанта, поручика барона Нольде» (Дубенский).

Заражали русский народ сверху. Старались и социалисты, и Государственная Дума, а потом Совдеп и… господа офицеры («младо-турки», окружение Гучкова, а когда его вышибли, его преемника Керенского – Барановский, кн. Туманов, Якубович, Половцев, Энгельгардт и др.).

О миссии Иванова я долго говорить не буду. Сбитый с толку телеграммами Алексеева и телеграммой Государя, посланной под сильнейшим давлением Рузского, обманутый разговорами по телеграфу с ловкими Бубликовым и Ломоносовым, старый и недалекий от природы, генерал Иванов прибыл в Царское, был у Государыни, которая спокойно его выслушала и высказала мысль, что Иванову надо вернуться назад, так как помочь делу было уже поздно. Он недолго простоял в Царском со своим отрядом и затем вернулся в Могилев. В Могилеве он часто беседовал с Дубенским. Последний записал эти разговоры. “Самое величайшее бедствие – это отказ Царя от царства. Алексеева знаю хорошо, он ведь мой начальник штаба; Алексеев человек с малой волей и величайшее его преступление перед Россией – его участие в совершенном перевороте. Откажись Алексеев осуществлять планы Государственной Думы, Родзянко, Гучкова и других, я глубоко убежден, что побороть революцию было бы можно, тем более, что войска на фронтах стояли и теперь стоят спокойно и никаких брожений не было. Да и Главнокомандующие не могли и не решились бы согласиться с Думой без Алексеева”. Этот разговор я записал немедленно по уходе Николая Иудовича» (Дубенский).

Есть много версий об аресте Государя. Многие утверждают, что Алексеев узнал об этом в последнюю минуту от приехавших четырех членов Думы во главе с Бубликовым. Воспоминания ген. Тихменева это категорически опровергают. «По взволнованному и недоумевающему лицу К. (Кислякова, товарища министра путей сообщений, прикомандированного в Ставке, ставшего сразу на сторону революции, это его не спасло, и он был впоследствии “растерзан большевицкой толпой в Полтаве”. – В. К.), я увидел, что случилось что-то особенное. “Я пришел к Вам по-дружески за советом”, сказал он мне; «вот я только что получил шифрованную телеграмму от Некрасова с известием, что завтра утром приедут в Могилев четыре члена Государственной Думы для того, чтобы арестовать Государя и отвести в Петроград. Мне воспрещается осведомлять кого-либо об этом и приказано приготовить секретно поезда и паровозы. “Видите ли, – ответил я ему, или Вы должны были уж держать все это в секрете и никому не говорить, или раз Вы пришли ко мне за советом, то вот Вам мой ответ: вот у поезда стоит мой автомобиль, садитесь в него и немедленно поезжайте к Алексееву”. К. уехал к Алексееву» (Ген Н. Тихменев «Из воспом. о посл. дн. преб. Имп. Ник. И. в Ст.).

Таким образом, мы видим, что Алексеев знал о предстоящем аресте Государя еще накануне и ничего не предпринял. Не сообщил об этом Государю и не протестовал в Петроград. Отныне Алексеев будет верным исполнителем всех директив своего нового начальства – Временного правительства и военного министра Гучкова, а затем Керенского.

В день отъезда 8 марта Государь, еще ничего не зная о своем предстоящем аресте, пожелал попрощаться со всеми чинами штаба. Об этом пишет Лукомский: «Государь вошел и, сделав общий поклон, обратился к нам с короткой речью, в которой сказал, что благо Родины, необходимость предотвратить ужасы междоусобицы и гражданской войны, а также создать возможность напрячь все силы для продолжения борьбы на фронте – заставили Его решиться отречься от престола в пользу своего брата В. кн. Михаила Александровича; что В. Кн., в свою очередь, отрекся от престола.

Государь обратился к нам с призывом повиноваться временному правительству и приложить все усилия, чтобы война продолжалась до победного конца.

Затем, пожелав всем всего лучшего и поцеловав генерала Алексеева, Государь стал всех обходить, останавливаясь и разговаривая с некоторыми. Напряжение было очень большое; некоторые не могли сдержаться и громко рыдали. У двух произошел истерический припадок. Несколько человек, во весь рост, рухнули в обморок… Государь не выдержал; оборвал свой обход, поклонился и, вытирая глаза, быстро вышел из зала».

Дальше описывают отъезд Дубенский и Мордвинов. «Сейчас по своем прибытии Бубликов передал распоряжение временного правительства о запрещении адмиралу Нилову следовать с Государем и цриказание остаться в Ставке. “Что же, я арестован?” – спросил мрачно Нилов. “Нет, но Вы должны остаться здесь”, – ответил Бубликов. Нилов гневно отошел и я, стоявший с ним рядом, искренно ожидал, что адмирал как-либо оскорбит депутата.

После переговоров Бубликова с генералом Алексеевым оказалось, что Государь должен считать себя арестованным и лишенным уже свободы. Это распоряжение произвело крайне тяжелое впечатление на всех и вызвало большое волнение и негодование среди свиты и некоторых других лиц Ставки.

“Как, почему, с какой стати, какие основания, неужели Алексеев решится передать это заявление Его Величеству”, – говорили многие. Оказалось, однако, что генерал Алексеев передал Государю: “Ваше Величество должны себя считать как бы арестованным”. Я не был при этом разговоре, но слышал, что Государь ничего не ответил, побледнел и отвернулся от Алексеева. Пришло еще минут 10–15. Мы все напряженно стояли у вагонов при полной тишине… Отворилась вагонная дверь, и Государь стал спускаться по ступенькам на рельсы. Тут плотным кольцом окружили Его Величество провожавшие… Большинство со слезами целовали руки Царя… Затем Государь поднялся в свой вагон и подошел к окну, стараясь его протереть… Наконец поезд тронулся. В окне вагона виднелось бледное лицо Императора с его печальными глазами. Генерал Алексеев отдал честь Его Величеству.

Последний вагон Царского поезда был с думскими депутатами; когда он проходил мимо генерала Алексеева, то тот снял шапку и низко поклонился. Помню этот поклон депутатам, которые увозили Царя “как бы арестованным”, тяжело лег на сердце и окончательно пошатнул мое мнение об Алексееве».

Дальше Дубенский пишет: «Сдача Великим князем (его не допустили до верховного командования, несмотря на его заслуги в деле отречения Государя. – В. К.) верховного командования генер. Алексееву повергла всех в уныние и стало ясно, что революция теперь не остановится и скорая погибель армии, а с ней и России, неизбежны. Ставка при этом хорошо понимала, что генер. Алексеев Верховным Главнокомандующим ни по своему характеру, ни по своим способностям, ни по системе своего труда, при котором он стремился одинаково внимательно разрешать и крупные и мелкие вопросы, быть не может».