Читать книгу - "Годы и войны - Александр Горбатов"

Чтобы не ослабло в той обстановке моральное состояние войск, мы проводили непрерывно агитационно-пропагандистскую работу, в которой участвовали все командиры.

Из лесов к нам выходили поодиночке и группами советские женщины, угнанные на работы из Ленинградской, Псковской, Новгородской, Минской, Смоленской областей, из Белоруссии и с Украины. Я не могу описать их радости при встрече с нашими войсками. Они мечтали об одном: скорее возвратиться в родные края, хотя эти местности дочиста были ограблены и сожжены гитлеровцами.

Хорошо запомнив уроки бережливости, полученные от командира Черниговского гусарского полка в 1914 году, я издал приказ о сборе и сохранении брошенного немцами скота и имущества. (Позднее был получен такой же приказ и из штаба фронта.) К 1 марта нами было уже собрано 29 240 голов крупного рогатого скота (недоенных коров, мычавших от боли, доили солдаты, им помогали освобожденные из неволи советские женщины), 890 свиней, 6000 овец, 3100 тонн зерна в другое имущество.

После некоторой передышки и перегруппировки войск мы сосредоточили на пятикилометровом фронте пехоту с двойным превосходством над противником, артиллерию и минометы с превосходством в пять раз (но танков и самоходок у нас было всего восемнадцать) и перешли 14 марта в наступление. За три дня продвинулись на пять километров, овладев двумя оборонительными рубежами противника. При этом наша армия вклинилась узким острием, подвергаясь обстрелу не только с фронта, во и с флангов. По-прежнему каждый километр стоил крови и тяжких трудов.

К счастью, 18 и 19 марта была летная погода. Авиация помогла нам оседлать автостраду, которая, находясь в тылу противника, служила прекрасным рокад ним путем для маневрирования его резервов. В эти два дни авиация не только помогла наземным войскам продвинуться, но и дала ценные сведения о группировке противника в глубине обороны. Наши войска продвинулись еще на пять километров, что в то время было большим успехом. От залива мы находились уже всего в пяти — семи километрах. Последний рубеж противника проходил у города Хайлигенбайль и идущей от него к городу Браунсберг железной дороги, сплошь заставленной вагонами. Этот рубеж был взят ночной атакой 25 марта. (Город Браунсберг не входил в полосу нашей армии, он был занят соседом. Но в приказе Верховного Главнокомандующего была объявлена благодарность также и войскам нашей армии, так как наше обходное движение вынудило противника отступить.) В тот же день корпус генерала Урбановича вышел к заливу Фришес-Хафф. К рассвету вся наша армия была на его берегу.

Утро 26 марта было солнечным и тихим. Тишину нарушали отдельные выстрелы из орудий — это снайперы-артиллеристы вели огонь по удаляющимся баржам и плотам. Наша авиация укладывала свои бомбы стройным рядком на узкой косе.

А что делалось на берегу залива! Площадь в несколько километров вся была завалена машинами и повозками, груженными военным имуществом, продовольствием, предметами гражданского обихода. Меж машин и повозок лежали трупы немецких солдат. У коновязей лежали тысячи лошадей, убитых гитлеровцами при отступлении.

Рано утром я увидел на берегу укрытия из ящиков с консервами и мешков кофе, которые были уложены на брустверах траншей.

Я позвонил маршалу Василевскому, рассказал ему обо всем. Добавил:

— Чтобы поверить, нужно увидеть своими глазами.

Часа через три Александр Михайлович прибыл к нам, поздравил войска с окончательной победой на этом фронте.

— А это, — он обвел рукой кругом, — надо увековечить для потомков.

Политотдел заснял картину разгрома гитлеровцев на кинопленку, переданную затем в Музей Советской Армии. Уезжая к Кенигсбергу, Василевский сказал:

— Теперь отдыхайте. Отдых вы честно заслужили.

А из толпы солдаты ему кричали:

— На Берлин!

— На Берлин!

К Василевскому тянулись солдаты и офицеры, он пожимал сотни рук. Его машина удалялась под гром приветствий.

Этот день был радостным, ликование было всеобщим. Вместе с Москвой мы сами себе салютовали весь вечер: до самой полуночи то тут, то там взвивались к небу ракеты. Выстрелов на всем фронте нашей армии не было слышно.

С 27 марта армия впервые за все время войны не имела ни соприкосновения с противником, ни боевой за дачи. Мы находились в резерве.

Без устали работали трофейные команды, разгружая и сортируя взятое с обозов и складов. Им охотно помогали стрелки, артиллеристы, саперы, связисты.

В штабах подсчитывались итоги последних двух дней и операции в целом. Итог получался отличный.

Мы рассчитывали получить передышку в десять — пятнадцать дней, пополнить свои ряды, привести себя в порядок. Однако уже 1 апреля поступила директива на переход армии под Франкфурт-на-Одере. Нас предупредили, что артиллерия на авто — и конной тяге, а тем более обозы должны идти своим ходом, так как получено минимальное количество железнодорожных эшелонов, которые предназначались лишь для перевозки гусеничных машин и тяжелых грузов. Получение этой директивы нас не огорчило, скорее, даже обрадовало, так как все горели желанием участвовать в битве за Берлин. Смущала малочисленность боевого состава дивизий, но мы всегда надеялись на лучшее и верили, что получим пополнение до вступления в бой.

Штабы приступили к организации перехода в район, находившийся от нас в пятистах пятидесяти километрах, войска готовились к выступлению.

Мы разведали четыре маршрута, проверили мосты на них, расставили указки с надписями, как было заведено у нас на протяжении всей войны: «Конь — 1», «Лев — 1», «Конь — 2», «Лев — 2». Эти указки исключали возможность того, что конная колонна выйдет на автомобильную дорогу, и, наоборот, обеспечивали отстающим возможность догнать свою часть на привале или ночевке. Предусмотрено было медицинское, ветеринарное и техническое обеспечение маршрутов.

Переход был совершен в срок.

По прибытии мы, как и надеялись, получили пополнение, хотя и небольшое. Произвели разбор сражения за Пруссию и дали указания по предстоящей операции. Вручены были награды большому числу генералов, офицеров, сержантов и солдат, зачитаны указы о присвоении звания Героя Советского Союза группе военных, в том числе и мне.

Я явился к командующему 1-м Белорусским фронтом маршалу Г. К. Жукову, доложил о степени сосредоточения армии. Маршал сообщил мне: начало наступления на Берлин назначено задолго до рассвета при ослеплении противника и превращении ночи в день ста сорока пятью прожекторами; с плацдарма двадцать четыре километра по фронту будут наступать четыре общевойсковые и две танковые армии; рассказал, какими мерами будут отвлекать внимание противника от берлинского направления и от нашей подготовки на кюстринском плацдарме. Берлин будет захвачен на пятый день, а на Эльбу мы выйдем 26 апреля. Наличие двухсот семидесяти артиллерийских и минометных стволов на километр и более тридцати танков непосредственной поддержки на километр должно обеспечить успех.

Я высказал опасение, что ночное наступление при таких плотностях боевых порядков неизбежно повлечет к перемешиванию соединений и частей. И зачем ночь превращать в день — не лучше ли обождать рассвета? Я подумал еще, хотя этого и не сказал, что боевые порядки на плацдарме излишне уплотнены и это приведет к лишним потерям; нецелесообразно брать Берлин штурмом, лучше блокировать его и выходить на Эльбу. Сомневался я и в том, что мы сумеем заставить противника думать, будто мы отказались от нанесения основного удара с кюстринского плацдарма.