Читать книгу - "Солоневич - Константин Сапожников"

С сентября 1939-го по июль 1941 года легальным резидентом советской разведки в Берлине был Амаяк Захарович Кобулов (псевдоним «Захар»). Карьера его началась после возвышения Берии, ставшего главой НКВД. В российской «шпионологической» литературе не раз отмечалось, что «Захар» не обладал не то что данными для разведывательной работы, но и элементарной грамотностью. Он был дилетантом, но с чрезвычайно развитым самомнением и амбициями и потому с первых дней пребывания в Берлине попал в поле зрения гестапо. Среди приобретённых Кобуловым «ценных источников» был латышский журналист Орест Берлинкс, 26 лет, корреспондент рижской газеты «Бриве земе», который передавал «Захару» дезинформацию о мирных намерениях Гитлера в отношении СССР, используя якобы имеющиеся у него источники в германском МИДе. «Дезу» составлял сам министр Риббентроп, а агентурной работой Берлинкса руководил штандартенфюрер Ликус, начальник отделения 4-D гестапо.

Через 60 лет после жизни в нацистской Германии Юрий Солоневич вспоминал, что покушения на них не прекращались даже там:

«В одной только Германии было шесть покушений. Одна бомба взорвалась в Гамбурге. К счастью, никого не убила, но могла. Это было в большом зале, где 6 тысяч людей должны были собраться через четверть часа. И она бабахнула из-под кафедры, где батька должен был говорить»^[159].

Указать на конкретное авторство этих покушений сейчас практически невозможно. В условиях «жёсткого контрразведывательного режима» в нацистской Германии советская разведка не предпринимала острых акций на её территории, тем более по физической ликвидации врагов Советского Союза. Такой подход ещё более укрепился после подписания советско-германского пакта о ненападении. Сталин не хотел осложнений с Гитлером. Поэтому покушения на Солоневича вряд ли имели советскую подоплёку. Впрочем, можно допустить, что кто-то из антифашистского сопротивления, а именно — подпольные ячейки компартии Германии на свой страх и риск пытались ликвидировать Ивана Солоневича, который вёл в то время масштабную пропагандистскую работу против СССР и Сталина.

Не менее Ивана опасался покушений Борис. Русское общество спортсменов в Брюсселе выделило ему охранника, и Борис, покидая утром квартиру, по примеру генерала Миллера, всегда оставлял на столе записку: куда идёт, с кем должен встретиться, когда вернётся.

Первая половина 1939 года была спокойным периодом в жизни Солоневича. «Я сейчас в первый раз лет за двадцать пять имею, наконец, возможность перевести дух, — писал он на страницах своей газеты. — Возможность, правда, довольно скромная. Газета выходит, и книга пишется. Но всё-таки я сижу на берегу горного озера и даже ужу рыбу. С ужением не ладится: моя старая рыболовная бездарность. Но удочка чрезвычайно способствует спокойствию души и ясности в мозгах».

Солоневич дожидался развязки той ситуации, которая сложилась в верхах Третьего рейха. Несмотря на явное нежелание гитлеровского руководства «сотрудничать» с антибольшевистской русской эмиграцией, всё ещё сохранялась надежда на здравый смысл «прорусского крыла германского генералитета», его способность повлиять на Гитлера.

В нацистских кругах Солоневич по-прежнему считался одним из ведущих экспертов «по русским делам», поэтому его периодически приглашали «для консультаций» в научно-исследовательские институты Розенберга. Многое от него скрывалось, но то, что он смог «расшифровать» там, его потрясло: в академии Розенберга на Кроссинг-Зее были собраны «сливки партии» для подготовки полного уничтожения русского народа! Разумеется, на основах «самой современной и самой научной философии». Имя одного из таких партийных «академиков» Солоневич назвал — Грейфе. Именно он пытался получить у русского писателя «консультацию» «по поводу возможности уничтожения 60 миллионов русских на европейской территории».

В июле 1939 года Иван Солоневич с сыном совершил автомобильное путешествие по рейху. Юрий увлекался автовождением, выглядел как заправский шофёр, даже приобрёл специальные перчатки. Поначалу он злоупотреблял скоростью, но потом пришёл с отцом к компромиссу — не больше шестидесяти километров в час, чтобы спокойно любоваться идиллическими немецкими пейзажами!

По поводу этой поездки Солоневич написал: «Мы с сыном вырвались на несколько дней в поездку по Германии… „Соответствующее учреждение“ намекнуло мне на нежелательность моих поездок в трамвае, в метро, в автобусах: раз мы вас к себе пустили, мы отвечаем за вашу безопасность. Берите такси и записывайте номер. Поездки же вне Берлина без сопровождения соответствующих лиц из соответствующего учреждения не рекомендуются совсем, — всегда кто-нибудь сопровождает. Это очень трогательно, но очень неуютно. Какое-то вечное memento mori. Знаю, что рано или поздно помру — зачем напоминать об этом на каждом шагу?»

Сохранившееся описание поездки по немецкой провинции — своего рода «дневниковая зарисовка» Солоневича, каких немало встречается в его литературно-публицистических трудах:

«Несколько сот километров по великолепной цементной скатерти автобана, потом в сторону — на шоссе, потом ещё раз в сторону — на просёлок, тоже, впрочем, асфальтированный, и — никакой слежки. Мы вынырнули в какой-то харчевне „Пестрого козла“, в местах, куда ещё не ступала нога белого человека, вооружённого нансеновским паспортом. Благодать. Документов никаких не спрашивают. Юра со своим немецким языком вполне сходит за чистокровного немца-шофёра, возящего некоего знатного иностранца по германским достопримечательностям. Мне с моим акцентом за немца никак не сойти».

Юра — главный помощник и, если можно так выразиться, консультант отца по «интуитивным» оценкам «текущего исторического момента», новых лиц из круга общения, планов на будущее. Иван с нескрываемой гордостью отзывался о сыне:

«Юра неизменно культурнее среднего — и даже не очень среднего — зарубежного генерала (из русской эмиграции). Этот мальчишка говорит свободно на двух языках — немецком и шведском, кое-как ещё на двух — французском и английском. За эти годы оный „мальчишка и щенок“ грузил бочки, напихивал трухой игрушечных медведей, ставил экспедицию „Нашей газеты“, вёл и ведёт большую незаметную черновую работу по газете и по организации, написал совсем неплохую книгу, в которой я не поправил ни одной запятой (от каждой поправки Юра на стенку лезет — да и некоторые друзья писали мне, что он пишет лучше меня), а это время Юра помимо всего прочего учился своей живописи и нынче зарабатывает свой хлеб своей графикой».

После того как Борис в конце 1937 года неожиданно отказался вернуться в Болгарию, между братьями начало расти отчуждение. Правда, в июле — августе 1938 года их отношения ненадолго «потеплели» по причине подготовки сценария для берлинской киностудии «UFA». В основу совместного проекта были положены повесть Бориса «Тайна Соловецкого монастыря» и книга Ивана «Россия в концлагере». Но из Министерства пропаганды им сообщили, что постановка фильмов «из русской жизни» запрещена. Запрет был якобы вызван не политическими причинами, а опасениями превращения фильма в очередную «развесистую клюкву» из советской жизни. После провала на кинематографическом поприще братья больше не встречались.