Читать книгу - "Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II - Стивен Кут"

Но самый большой сюрприз ожидал Шефтсбери. Через день после казни Фитцхарриса и Планкетта лидер вигов был заключен в Тауэр по обвинению в государственной измене. Ему вменялось в вину намерение силой заставить короля согласиться с биллем об исключении, лишающим герцога Йоркского права на престолонаследие. Обвинялся он и в замысле отменить законы против дис-сентеров, а знакомая шайка лжесвидетелей уже готова была подтвердить, что он произносил изменнические речи. К тому времени Шефтсбери был серьезно болен. Он послал Карлу письмо с обещанием не заниматься больше политикой, если с него снимут все обвинения, и пообещал удалиться в Дорсет или даже в Каролину, где у него имеются деловые интересы. Но Карл не был склонен к милосердию, ибо считал, что «маленький правдолюбец», как он именовал Шефтсбери, никогда не откажется от своих амбиций. Поэтому он решил отдать его в руки закона, хотя и понимал, что суд над таким совсем еще недавно популярным человеком вряд ли пройдет без сучка без задоринки. Вновь назначенный лорд-главный судья делал все от него зависящее, лишь бы добиться обвинительного заключения, но сам состав жюри присяжных, в которое вошли люди твердых демократических принципов, означал, что Карлу не удастся добиться своего. Так оно и получилось. Обвинения, выдвинутые против Шефтсбери, рассыпались на глазах, и присяжные вопреки ясно выраженной воле короля вынесли вердикт: «Ignoramus», то есть — нет состава преступления. Обрадованные виги отчеканили медаль, на которой изображен выходящий из-за туч, сгустившихся над Тауэром, солнечный диск с надписью на латыни: «Радуйся!»

Но взбешенный Карл и не думал сдаваться. Если в его собственной столице у вигов хватает безрассудства перечить его воле, что ж, тогда надо заняться их вожаками. Огонь велся из всех калибров. В самой значительной из многочисленных политических сатир времен Реставрации, «Авессаломе и Ахтитофеле» Джона Драйдена, Шефтсбери представал в карикатурном виде; его якобы плоское политическое мышление высмеивалось, а божественные достоинства короля превозносились. Одновременно применялись и другие, более сомнительные средства воздействия на людей. Власти заигрывали со столичными тори; на сценах театров ставились пьесы, в типографиях печатались брошюры разоблачительного по отношению к вигам свойства; процветающим поставщикам двора и флота ясно давали понять, что нужно королю. Мировых судей побуждали открывать дела против лондонских диссентеров, в массе своей стоящих на стороне вигов. Немалую роль в разъяснении истинных намерений короля играла лондонская полиция. При помощи хитроумной операции на ближайших выборах были возвращены на свои места шерифы-тори; в знак благодарности они предоставили Карлу возможность заняться законодательными актами, на которых базируется городская хартия. Королевскому суду были даны соответствующие указания, и вскоре на свет Божий появились обвинения в нарушении порядка подачи петиций и незаконном налогообложении, в результате объявленные достаточным основанием для отзыва хартии. При этом неизменно услужливый судья Джеффрис пояснил: «Король Англии — это и король Лондона». Это уж точно, и Шефтсбери, видя, как рушится последний бастион его влияния, бежал в Амстердам, где и умер в начале 1683 года — сраженный и разочарованный апологет английской парламентской демократии.

И все-таки жало у змеи было вырвано не ю конца. В начале лета того же года был раскрыт совершенно бездарно составленный заговор против Карла и его брата. На самом деле этот так называемый «Ржаной заговор» состоял из двух частей. Первая, которая и дала ему название, была придумана лондонскими радикалами и предполагала покушение на жизнь короля из удобно расположенного в сужающемся месте ньюмаркетской дороги ржаного склада. Вторая, разработанная группой вигов-аристократов, включала в себя нападение на охрану и захват в плен короля, который затем вынужден будет удовлетворить требования заговорщиков. Первый план не удался, так как из-за неожиданно вспыхнувшего пожара королю и герцогу Йоркскому пришлось покинуть Ньюмаркет раньше, чем предполагалось; что же касается второго, то разоблачение видных вигов только воспламенило мстительные чувства, тлеющие в сердце Карла, который все еще никак не мог пережить свою неудачу в деле Шефтсбери.

Он распорядился провести немедленные аресты вигов. Некогда верный ему Эссекс избежал карающей королевской десницы, совершив самоубийство, а лорд Уильям Рассел и Алджернон Сидни, этот великий приверженец идеи Английской республики, чудом избежавший виселицы в 1660 году, предстали перед судом. Карл лично проследил, чтобы их допросили в Тайном Совете. Наученный недавним горьким опытом, когда пришлось распутывать узлы, завязанные Оутсом, он на сей раз не допустил слишком подробных свидетельских показаний и сосредоточился на голых фактах. Милосердия Карл проявлять не собирался — даже по отношению к такому видному аристократу, как Рассел. «Все верно, — заметил он в ответ на призывы смягчить его участь, — но верно и то, что если я не отниму жизни у него, то скоро он отнимет жизнь у меня». Рассел был казнен, а затем, ближе к концу года, суд, которым бессовестнейшим образом манипулировал все тот же Джеффрис, признал виновным Алджернона Сидни. И он тоже поднялся на плаху — «с большим, — по словам свидетеля, — достоинством, как истинный республиканец».

В глазах самого Карла казнь участников «Ржаного заговора» оправдывала его праведное презрение к делу вигов, но если смерть Рассела и Сидни стала публичной демонстрацией политической позиции короля, то личных проблем она не решила. Дело в том, что многие виги по-прежнему считали герцога Монматского желанным и даже законным наследником престола, да и сам он делал все от него зависящее, чтобы утвердиться в своих сомнительных правах. Медные трубы славы звучали в ходе парламентских дебатов об отстранении слишком громко, чтобы смутить этот неглубокий и неразвитый ум. К тому же Монмат был совершенно не готов смириться с мыслью, что хотя отец его и любит, но любовь эта небезгранична, как ему хотелось бы верить. Монмата не смутило, что, когда он поручился за арестованного Шефтсбери, отец отдал его прежние должности единокровным братьям. И даже когда герцог был лишен поста президента Кембриджского университета, а портрет его сожжен, он все еще ничего не понял.

В конце концов присутствие при дворе сделалось для Монмата нестерпимым, и, вспомнив советы Шефтсбери (которым герцог следовал и ранее), он отправился в поездку по стране. Монмат успел зарекомендовать себя природным лицедеем. В разгар лета 1682 года он нанес пышный визит богачам-вигам Стратфордшира, и на скачках в Уоллесе толпы людей приветствовали его так шумно, что не хватало только клича: «Vive le Roy!» — «Да здравствует король!» На его стороне были удача и личное обаяние. На скачках Монмат выиграл приз — блюдо и подарил его новорожденной дочери местного мэра. Выиграл он и несколько стартов на беговой дорожке. Аплодисменты были столь оглушительны, что победитель даже был вынужден призвать зрителей к спокойствию. В Ливерпуле он умудрился подхватить золотуху, за ней последовал приступ эпилепсии, да такой сильный, что подумывали даже, не стоит ли его изолировать. Но к началу 1683 года все круто переменилось. Спортивные победы не собирали уже тысячных толп. При въезде в Чичестер на пути Монмата возник шериф во главе конного отряда, а на службе в местном соборе священник произнес настолько прозрачную проповедь, что Монмат предпочел за благо удалиться. По следам «Ржаного заговора» «большое жюри» вынесло частное определение в адрес герцога, за его поимку было назначено вознаграждение, но король проявлял снисходительность. Вскоре после казни Рассела и Сидни Карл согласился принять сына. Встреча получилась нервной и напряженной, Монмат при всем своем раскаянии отказался выдать друзей-вигов и предпочел изгнание. В конце концов Карл выделил Монмату содержание (6 тысяч фунтов в год), однако расположение короля не простиралось настолько далеко, чтобы позволить сыну вернуться домой, и свои планы на будущее, оказавшееся трагическим, тот вынашивал за границей.