Читать книгу - "Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов"

Византийцы не перебивали расчувствовавшегося Илью, но воеводы русские примечали, что на уме у них другое. Непросто будет русскому корпусу окончить свою службу империи и вырваться из удушающих объятий Византии, чтобы уйти на Русь.

Примечали воеводы и другое: красивый, похожий на отца Подсокольничек, так похожий, будто это молодой Илья сидел рядом со своим отцом, был истым мусульманином. Он не снял шапку за трапезой, а когда послышался среди пленных голос муэдзина, призывавшего на вечерний намаз, словно перестал слышать и видеть, что происходит среди однополчан отца. Повернувшись лицом в сторону Мекки, он прикрыл глаза и чуть покачивался в такт читаемой про себя молитве.

Илья тоже это видел и утешал себя: «Пройдёт! Опомнится...»

Когда разошлись воеводы и гости из других войск, когда остались отец и сын вдвоём, Илья не мог налюбоваться на обретённого Подсокольничка.

— Это чудо! Чудо Господь явил.

Он рассказывал о себе. О том, как был в немощи, как исцелили его монахи — калики перехожие, как пошёл на службу к Владимиру киевскому и послужил много крещению Руси...

— Мать жива? — только и спросил Подсокольничек.

И вновь Илья долго рассказывал, как жили они в Киеве и как бился он с печенегами, а потом пошёл на византийскую службу... О чём при этом думал Подсокольничек, было непонятно: молчал он, глядя куда-то, словно сквозь стены шатра.

— Где сестра? — спросил он, хотя догадаться можно было, что сестры нет на свете.

И долгий горький рассказ Ильи перебил только одним замечанием:

— У неё в ушах серьги были с голубыми бусинками. Она меня на закорках носила, а я их трогал губами, да чуть и не откусил.

— Верно! Верно! — обрадовался Илья. — Тебе четыре годочка было! Уж мы как испугались! Откусил ведь бусинку, да чуть не проглотил. А кто её знал, как она в животике твоём отзовётся, бирюза, — ведь ею хворь всякую лечат, а ты — махонький... Верно!

Он словно цеплялся за соломинку воспоминаний, переброшенную из прошлого в нынешний день. Но сын опять замолчал и замкнулся, уставясь в полотняную стену шатра.

Илья расспрашивал Подсокольничка о его житьё-бытьё. Но тот отвечал неохотно. Как их взяли, не помнил. Помнил, что долго шли и ехали на ладьях и бабушка держала его на руках. Потом помнил виноград и белые хоромы, где поселили их: женщин — отдельно, детей — отдельно. Помнил, как богатый бездетный мусульманский военачальник взял ею в дом и полюбил как сына.

Помнил, как страшно плакала прибежавшая к ним во двор чёрная старуха, в которой он узнал бабушку, когда рассказали ей, что Подсокольничек обрезан и стал мусульманином.

Добрый хозяин Подсокольничка купил его бабушку и сделал служанкой у внука, правильно рассудив, что вернее и надёжнее служанки не будет. А того, что она воспитает его врагом ислама, не боялся! Подсокольничек считал его отцом и любил, а позднее стал ценить за ум, знатность и богатство.

Второй отец Подсокольничка был очень набожным и, когда на него обрушились несчастья, не возроптал против Аллаха, не усомнился в благости его. Сетовал только, что Подсокольничку придётся испытать много трудностей, прежде чем он станет славен в мусульманском обществе.

Двенадцати лет от роду сын Муромца стал служить. Поскольку он был грамотен и хорошо считал, его быстро выделили из среды других мальчиков и отправили учиться сначала в Багдад, а затем в Кордову. Семнадцати лет он вступил на воинскую службу. Громадная физическая сила, доставшаяся ему в наследство от отца, здоровье, доставшееся от предков, ясный ум и доброе сердце сыскали ему много друзей...

К этой поре немилость, в которой был его приёмный отец, окончилась, и Подсокольничек сразу занял место в арабской армии. К двадцати годам он был уже опытным воином и командиром отдельного отряда самых отважных бойцов.

С русами он сталкивался не единожды, но никогда даже подумать не мог, что их воевода — Илья-гяур — его отец.

Доказательств было достаточно: на груди отца был точно такой же крест-аджи, что и у Подсокольничка, у них были общие воспоминания; из того немногого, что рассказывала ему бабушка Салтыриха, как звали её по имени хозяина, всё совпадало с тем, что говорил Илья! Да и похожи они были так, что видевшие их только головами качали: «Надо же! Ну просто один человек, только на разном возрасте!»

Вновь обретённый отец таскал его повсюду за собой, гордясь и радуясь найденному сыну. Но Подсокольничек, спавший с ним в одном шатре, сидевший с ним за одним столом, ездивший стремя в стремя, понимал, что приобрёл очень мало, а потерял — всё!

Человек, который плакал от умиления, глядя на него, целовал и с гордостью показывал воинам, был для Подсокольничка прежде всего врагом, гяуром.

Той силой, которая не позволяла благородному учению ислама завоевать мир.

Но если к нему он испытывал всё же некоторую теплоту, не сравнимую со жгучей любовью к названому отцу — вельможе Салтырю, который там, за горами, в благословенном Багдаде, ждал его среди садов и фонтанов, среди мудрых арабских книг, среди радостей и удовольствий, которыми развлекались благородные арабы, считавшие его, Подсокольничка, братом, то новый народ, к которому, оказывается, он принадлежал, вызывал у Подсокольничка отвращение.

Заросшие нечёсаными бородами, вшивые и грязные, провонявшие овечьей шерстью и дымом костров, изрубленные и щербатые, они более всего напоминали взбесившихся рабов, а не войско, которым командовал Подсокольничек.

Да и они не скрывали злых взглядов, которыми провожали его, когда он ехал рядом с Ильёй через их полки. Он понимал: как они для него навсегда останутся неверными, гяурами, подобными скоту, так и он для них всегда будет врагом. И даже если он сделает над собою усилие и, как велит отец, поступит на службу в русский корпус, никогда он не обретёт таких друзей, как там, в Багдаде.

Были и другие взгляды, которые ловил на себе Подсокольничек.

Громадное число пленных мусульман, содержащихся в самом скотском состоянии в ожидании прихода византийских работорговцев и отправки в тыл, считали его предателем. Они умирали от гниющих ран, от стремительно распространявшихся болезней, но не предавали ислам, не переходили на сторону врага...

Подсокольничек, как мог, пытался облегчить их участь. Он приносил им хлеб, приказывал поить свежей водой, перевязывать. Но они, умиравшие от голода, швыряли ему хлеб в лицо и лили на землю воду, а те, кто, умирая, уже ничего не боялся, плевали ему вслед. А он — гордился ими! Ими — сынами Аллаха, покорившими полвселенной: от границ, где сидели в горах дикие испанцы, до гор Кавказских, где были такие же дикари, поклоняющиеся пророку Исе, распятому на горе Голгофе.

Они были его братьями, и неважно, какая мать родила его. Гаремы мусульман полнятся женщинами из самых разных краёв и концов света, но все они рождают мусульман! У него самого было семь жён, одна из которых была китаянка, а две — откуда-то из Европы. И от всего этого он должен был отказаться, чтобы следовать за явившимся откуда-то гяуром в дикие края, где необрезанные жрут жирную свинину и пьют вино вопреки заветам Мохаммеда и становятся подобны накурившимся гашиша или безумным, блюющим, как издыхающие собаки. Да и эти скоты никогда не признают меня своим.