Читать книгу - "Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца - Михаил Ишков"

Но давайте сформулируем вопрос несколько по-другому: смог бы нечистый на руку человек, промахнувшись по цели во время крейсерского полета или просто сбросив торпеду где угодно, доложить об успешном потоплении? Рядом же никого, да и немцы перед нашим командованием отчитываться не будут…

И здесь ничего не выйдет. Пилот в воздухе не один, значит, штурман и радист обязательно будут в курсе всех дел. И терпеть подобное мало кто стал бы. О причинах я уже сказал выше. Но даже если допустить, что весь экипаж подобрался под стать своему командиру, риск провала все равно слишком высок.

Ну, один раз «потопил», другой, третий… Шила в мешке не утаишь. В лучшем случае Борзов, заподозрив неладное, к стенке пригласит и все равно заставит полететь куда надо. В худшем – кто-нибудь из экипажа обязательно проболтается, особенно когда выпьет… И тогда все, конец, – в каждом полку есть уполномоченный СМЕРШа, у которого имеются свои осведомители среди летно-технического состава. «Шептунов» всегда хватает. Спросонья что-то сказал, а там, где надо, уже все известно. А уполномоченный за такое дело ухватится, будь здоров! Это же его работа.

Иными словами, систематические приписки возможны лишь тогда, когда система под названием «авиационный полк» прогнила сверху донизу, и все ее элементы, включая особиста, относящегося к совсем другому ведомству, образовали единую непробиваемую систему круговой поруки. Да и то в весьма ограниченных пределах, ведь из ряда вон выходящие успехи какого-либо одного подразделения всегда вызывают повышенный интерес начальства, особенно если другие части работают приблизительно с одной и той же интенсивностью. Может, дело в прогрессивных тактических решениях, которые необходимо внедрить во всех остальных полках? А может, какая иная причина имеется…

Другое дело – ошибки в определении тоннажа атакованного транспорта, и причем довольно значительные, вполне могли иметь место. Нам давали теорию устройства судна, его основные размерения и палубные надстройки. Мы знали, что, например, транспорт длиной в сто метров имеет водоизмещение около шести тысяч тонн, а эскадренный миноносец должен быть не менее ста пятидесяти метров. Перед заходом в атаку смотришь, что на палубе имеется, сколько труб, мачт и так далее. Штурман тоже помогает. Но вот проблема – все это на глазок оценивалось, а «глазок» у каждого свой. Точно измерить невозможно, а уж прочесть название – тем более…

Почему же тогда Борзов не поверил мне? Позднее я размышлял на этим и, похоже, докопался до истины. Выше уже было сказано, что кредит доверия, заработанный в течение длительного времени, можно с легкостью утратить в одночасье. В моем случае это произошло во второй половине июля, ставшей для меня полосой неудач. Три или четыре сброшенных торпеды – и все мимо.

Это, конечно, не могло само по себе столь существенно уронить в глазах командира мой авторитет, ведь подобное происходило практически со всеми экипажами, но несколько повредило его фундамент. И все бы ничего, не соверши я вскоре фатальную ошибку…

К сожалению, память не сохранила никаких подробностей этого дня. Помню лишь то, что произошло это где-то в самом конце июля или начале августа. Мы вчетвером пытались атаковать конвой, прикрытый двумя эсминцами и несколькими сторожевиками… Двумя… или тремя… Где-то около этого.

С таким плотным заградительным огнем мне пришлось столкнуться впервые, да и моим товарищам тоже, поэтому они побросали торпеды с дальней дистанции, километра с полутора, наверное, а может, и больше, конечно же, мимо, – и врассыпную, кто куда. По-моему, передо мной Саша Гагиев шел… А я, немного замешкавшись, отстал от товарищей, поэтому один остался.

Зенитки лупят… Просто кошмар какой-то… Кажется, места живого на небе нет, одни лишь облака разрывов да пунктиры трассеров. Что делать? Для принятия решения – считаные мгновения. «Нет, – думаю, – ближе не подойти – собьют, сто процентов собьют. А издалека торпеду бросать… нет смысла. Успеют отвернуть». И я резко взял в сторону, так и не произведя атаки… Пожалел торпеду впустую тратить… А может, и струсил… Трудно сказать. На войне очень сложно провести четкую границу между разумным отступлением и бегством с поля боя.

О возможных последствиях этого решения как-то не подумал. А зря… Ведь если по прошествии времени я сам, непосредственный участник этого события, затрудняюсь дать справедливую оценку своим действиям, то что говорить о командире, который видит лишь скупые цифры и факты: три экипажа несмотря ни на что произвели атаку, пусть и с дальней дистанции, а один вернулся с торпедой. Может, он вообще и не пытался прорваться к цели… Помню, тогда Борзов на меня так посмотрел, что мне не по себе стало. Потом я долго проклинал себя за это. Надо было кинуть ее так же, как и остальные…

Ну и, конечно, не успела забыться недавняя неудача, «прославившая» полк не с самой лучшей стороны. Еще бы, практически целая эскадрилья пошла, десять самолетов, торпеды с бомбами потрачены безрезультатно, самолеты побили, да еще и Героя Советского Союза угробили… Я как раз под горячую руку попал, став своего рода громоотводом. Так что этот день, 13 августа, можно сказать, спас меня, вернув мне доверие и уважение командира.

Бывают моменты, когда логика изложения событий требует нарушить их хронологическую последовательность, столь удобную для восприятия читателем. И чтобы рельефнее показать сущность и настроение сурового военного времени, я позволю себе перенестись на месяц вперед, в середину сентября 44-го. Но прежде чем приступить непосредственно к своему рассказу, хотелось бы особо отметить следующее…

Наверное, нет ни одной книги, рассказывающей о боевой работе авиаторов Великой Отечественной, где в сочетании с фамилиями наиболее отличившихся летчиков, штурманов или стрелков-радистов не употреблялось бы прилагательное «бесстрашный», превратившееся за долгие годы в устойчивый литературный штамп. Благодаря этому в сознании определенной части читателей складывается не соответствующий действительности образ некого сверхчеловека со стальным сердцем, как говорится, рыцаря без страха и упрека. Других же, более критически настроенных, наличие подобных эпитетов настораживает, заставляя усомниться в правдивости всего повествования в целом.

Лично я абсолютно убежден: бесстрашных людей не бывает в принципе. И никто не в силах убедить меня в обратном. Ведь жажда жизни, как ни крути, основной стержень, на котором держатся все остальные человеческие инстинкты. В мирное время она тихо прячется где-то внутри, слегка затерявшись среди обыденных забот и стремлений. Ты можешь относиться к ней с некоторым пренебрежением, будучи твердо уверенным в том, что способен без колебаний пожертвовать собой во имя высоких идеалов.

Но стоит лишь на мгновенье оказаться лицом к лицу со смертельной опасностью, как эта самая жажда жизни, прежде не дававшая о себе знать, с легкостью разметав по сторонам осколки чуждых ей мнений и стереотипов, во всей красе явит свою обратную сторону – всепоглощающий животный страх. Это он каждый раз, когда ты заходишь в атаку, стекает за шиворот струйками соленого пота, заставляя сердце бешено колотиться в груди, а ноги – мелкой дрожью стучать по педалям. Это он истерически кричит тебе в уши: «Дави на кнопку, пока не поздно!!! Чего медлишь!!! Собьют ведь, если ближе подойдешь!!!»