Читать книгу - "Сказание о Старом Урале - Павел Северный"

От мороза все колокола поседели. Блестками сверкал на них в лунном свете иней. Савва посветил фонарем в колодец, где раскачивался маятник и висели на толстых канатах многопудовые гири: две – для часов, а третья – для пролома шлюзового люка, если при крайней надобности заест... При каждом обходе Савва заглядывает в этот колодец и каждый раз испытывает страх... Проклятая служба! Но хозяйского наказа не ослушаешься. Всегда перед полуночью старик обходит башню, поднимается до самого верхнего яруса, проверяет, не спит ли дозорный на последней обходной галерее.

Неторопливыми шагами с лестницы на лестницу Савва поднялся туда, уже тяжело дыша. Двадцать семь сажен!

В полосе лунного света, укутавшись с головой в тулуп, дремал у стены дозорный. Савва пнул его в бок.

– Спишь, ирод? В дозоре спишь?

Дозорный проворно вскочил при виде злого старческого лица, виновато залепетал:

– Поостыл малость. На дрему склонило. Страсть, как студено седни.

Заслонив фонарь от ночного ветра, Савва вышел на галерею. Далеко в такую светлую ночь видать с башни! На много верст вырублены дремучие леса. Из усторожливости! Особенно далеко утянулись порубки вдоль дорог в города Верхотурье и Екатеринбург, ибо по этим дорогам чаще всего и скакали нежелательные хозяину гости: воеводы, чиновники и всяческие столичные посланцы.

Правда, в самые последние годы дозорные все реже и реже углядывали на этих дорогах непрошеных приезжих. Савве уж давненько не приходилось переводить куранты с минорного менуэта на мажорный военный марш. А ведь раньше такие тревоги случались раза по три на неделе. Гости, слушая музыку марша, думали, что таков здесь ритуал почетной встречи, а на заводе всякий знал, что делать или куда прятаться, чтобы не означить своего существования у Демидова перед теми, кому про то знать не полагалось.

Обходя галерею, Савва видел голую березовую рощу в парке около хозяйского каменного дворца, домны, слободские избы.

Кругом – сияющие снега в ободе дальних лесов.

Невьянские снега переливались красными, золотыми, серебряными и синими алмазными вспышками. На снегу – торные, едва приметные тропы и дороги. Во всех направлениях пересекает их путаная, сверху невидимая паутина волчьих, заячьих и людских следов.

Ничего тревожного не приметил Савва. Людской жизни на этих снежных просторах будто и не бывало. Зато целые стаи волков открыто маячили на серебристой парче невьянского пруда.

Теперь-то это голодное зверье уж не так близко подходит к заводу, а бывало, что волки выли прямо под заводскими стенами и под окнами хозяйских хором. Со старых деревянных башен палили по волкам из пушек. Старик Никита волчьего воя не терпел. Велит растворить ворота, выходит в поле и давай крушить волков железным прутом. Ведь один на один эдак-то выходил, а то псов-волкодавов с собой брал.

Акинфий Никитич волчьего воя не боялся. Да ему и не слышно за толстыми стенами каменного дворца. Нынешний хозяин Невьянска, не в пример покойному родителю, не любил открытых встреч с враждебным зверьем. Впрочем, не любил таких встреч и с врагом-человеком. Приучился наносить удар в спину, не глядя в глаза убиваемым.

Обойдя ярус раза четыре, Савва почувствовал холод: не покрыта голова. У двери старик поднес кулак к лицу дозорного:

– Мотри, тверской боров, в оба зырь! Ежели потянет ко сну – о косяк тюкнись лбом для пробудки. Хуже будет, коли повелю плетью от сонливости отучивать.

Старик опять взял фонарь и стал спускаться по лестнице, крестя перед собой темноту...

В своей горнице, пропахшей квашеной капустой, Савва погрел руки на чугунных плитках хорошо истопленной печки. Стало клонить ко сну, хотел лечь на тулуп, да прислушался к гулу из подземелья. Возле киота нагнулся и открыл слуховой люк. Поют! Кандальники, чеканившие в башенном подземелье серебряные рубли, пели хором тягучую старинную песню. Выводили напев дружно. Пели от тоски по живому свету, от бессонницы, потеряв счет времени.

В Саввину горницу наползла из открытого люка затхлая, смрадная сырость.

Третий год в подземелье чеканил Акинфий Никитич серебряные рубли из своего колыванского металла. Лишь когда кто-либо из чеканщиков отдавал богу душу, остывший труп выносили ночной порой на чистый воздух, по которому так тосковали живые. Обернутое рогожей тело зарывали на погосте, забывая поставить крест, но никогда не забывая заменить умершего рабочего живым.

Демидову нужны рубли! Сколько ни чекань, все никак не насыплешь доверху пустые дырявые карманы петербургских придворных, от кого зависят царицыны милости...

Чеканили рубли под башней, в ивовых коробах прятали в тайниках дворца, а то и в чугунных гробах. Кому в голову взбредет, что Демидов хранит в гробах свое серебро!

Савва любил засыпать с открытым люком под песни кандальников. А вот сегодня не спится. Нынче заглядывала в башню Сусанна Захаровна, хозяйская полюбовница из московских купчих. Приходила полюбоваться сверху снегами под солнышком. Только какая-то хмурая была, тревожная. Ее греховная красота не оставляла равнодушным и Савву. Старик знал, что нашел ее Акинфий Никитич в Москве. Была замужем, и Демидов увлек ее супруга небывалыми посулами насчет торговли в Невьянске. Купец позарился на прибыльное дело с мягкой рухлядью и долго уговаривать себя не заставил. Не кому иному, как Савве, Акинфий наказал побыстрее и ловчее сделать Сусанну вдовицей. Савва подготовил ухорезов с Ялупанова острова. Подкараулили купеческий обоз возле Чусовой. Купец в свалке без головы остался, а ямщик, демидовский человек, примчал перепуганную насмерть купчиху прямо во дворец Демидова. Тот довольно быстро сумел утешить красавицу...

За годы Сусанна приобыкла к Невьянску, почувствовала себя хозяйкой, только что не венчанной по закону. Помыкала хозяином, вертела им, как хотела. Но от чужого взгляда ее берегли, дальше заводских ворот не пускали. Тоже, стало быть, демидовской сделалась, хотя волосами не обрастала и звериного вида не обрела. Но московские родственники давно поминки по ней сотворили, узнав, что, мол, преставилась на глухой дороге вместе с муженьком, погибнув от разбойной руки.

Лежал Савва, размышляя о странной тревоге на лице Сусанны. Не мог понять, отчего бы она. Про все демидовское Савва помнил всегда, обо всем ихнем печалился, пособить старался... Известное дело: топором без топорища лесины не срубишь...