Читать книгу - "Джованна I. Пути провидения - Рамази Митаишвили"

В своё время Лактанций говорил, что всем животным, лишённым разума, сама природа внушает стремление к самосохранению: они вредят другим ради собственной выгоды, потому что не знают, что творят зло. Увы, как оказалось, то же свойственно и людям, которые якобы не лишены разума…

* * *

Утром 7 февраля 1986 года Карл по просьбе Марии пришёл в королевские палаты, чтобы договориться об условиях её освобождения. Лицо мужчины было непроницаемым. Мария же беззвучно стояла у окна – молчание затянулось дольше, чем следовало. Когда раздражённый король, торопливо пройдя по комнате, остановился перед девушкой, чтобы высказать недоумение из-за задержки, Николас Гара и Форгиак Брацио, венгр необычайной силы и храбрости, бесшумно проскользнули через потайную дверь и повалили его на землю ударом меча. Раненый Карл пытался приподняться и выхватить оружие, но Форгиак успел подбежать к нему.

– Сдохни, предатель! – взревел он, с искажённым бешенством лицом набросился на короля, который корчился на полу, и вонзил кинжал ему в живот.

– Елизавета! Будь ты проклята! – успел прохрипеть Карл.

В ту же минуту за дверьми послышались крики, затем громкий топот и бряцание оружия – итальянские стражники ворвались на крики в палаты королевы. Потоки крови, хлынувшие из тела Дураццо и залившие ковёр, ужаснули рыцарей, так что они поспешили скрыться, пребывая в смятении от непривычного зрелища. Форгиак погнался за ними, размахивая своим окровавленным клинком, и с лёгкостью уничтожил всех неаполитанских караульных.

Несколько мадьярских сторонников Карла успели вбежать в палаты и, яростно разгоняя мечами всех, кто встречался на пути, вынесли своего господина из дворца. С трудом они отловили лошадей, в страхе носящихся по двору. Укрепив тело хозяина, они пришпорили коней – и те понеслись галопом так, что лишь комья земли летели из-под копыт.

Всё ещё живой Дураццо был доставлен в свою резиденцию под крики «Смерть тирану!». Там в течение двух дней он мучительно умирал.

Трудно сказать, раскаивался ли он во время предсмертных мук в своих деяниях – в тех, которые он сам совершил, и в тех, к которым его подтолкнули, думал ли о своём предательстве или о вероломстве Елизаветы и её дочери…

Неизвестно, чувствовал ли Карл душевное удовлетворение, ведь столько подвигов было им совершено: задушена приёмная мать, разграблено собственное королевство, начата смертельная вражда с папским двором, вызвана ненависть людей и осуществлено столь победоносное завоевание венгерского престола…

Так или иначе, тщеславный рыцарь в эти дни сражался не со своими врагами, а с собственной смертью. Он умер 24 февраля 1386 года после долгой агонии, а его последними словами были: «Ignoranti, quem portum petat, nullus ventus secundus est…»^[38]

* * *

Жизнь – это игра провидения, в которой небеса расставляют фигуры в им одним известном порядке. Карл стал слепым орудием – пешкой, ведомой рукой провидения, сделавшей своё дело и выброшенной за ненадобностью. Так что неизвестно, как могла бы сложиться его судьба, если бы он развивал свой талант и добродетели, защищая корону Джованны, а затем став её преемником.

Что же касается других наших знакомых, то Мария была восстановлена на троне, но венгерские сторонники Дураццо сумели захватить её вместе с матерью 25 июля 1386 года. Елизавета, тешившая себя надеждой на долгое правление, была убита в январе 1387 года, ибо от искренних проклятий нет ни спасения, ни исцеления – воистину ненависти умирающих надо бояться больше, чем враждебности живых! Мария же, договорившись с восставшими и пообещав им значительные привилегии, была освобождена 4 июня 1387 года.

После того как папа Урбан VI получил утешительное известие о смерти Карла Дураццо, он перехал в Лукку. При этом Его Святейшество постоянно боялся, что на него совершат покушение, что сделало его ещё более недоверчивым и отвратительным типом. Часто в порывах бешенства он со свойственной ему непогрешимостью наказывал слуг: несколько солдат держали несчастного и нещадно стегали его гибкими прутьями по обнажённому телу, ведь ощущение боли, по искреннему убеждению понтифика, – почти то же самое, что и раскаяние. Наказываемые обычно дико кричали и никак не хотели привыкать к подобным проявлениям святости своего хозяина.

Неугомонный папа не прекращал борьбу за Неаполитанское королевство для своего племянника, а также – с целью подзаработать немного денег для военных нужд – неожиданно объявил о праздновании внеочередного юбилея Святого престола. Надо сказать, что юбилей в Католической церкви празднуется каждые пятьдесят лет: после последнего торжества прошло всего тридцать восемь, что с некоторыми усилиями и округлили до пятидесяти.

Обычно во время юбилея за небольшую сумму прощаются грехи, снимаются обязательства по оплате долгов, в связи с массовой амнистией открываются двери тюрем. Так вот, Урбан VI, восседающий на уже знакомом нам муле, похожем на Брута, вышел из Перуджи во главе процессии из духовных и гражданских чинов и тысячи солдат, чтобы самолично объявить о грядущем памятном событии и собрать средства для его проведения. Небеса, которые явно были не согласны с самовольностью понтифика, решили его проучить и сбросили на землю во время парадного шествия: в результате мул со специфической внешностью подтвердил-таки наши худшие опасения, а понтифик получил довольно серьёзные травмы и был незамедлительно перевезён в Рим для лечения.

* * *

С тех прошло немного времени, которого, впрочем, было вполне достаточно, чтобы оправиться от падения. В один из прохладных осенних дней помощник папы, Николас из Перуджи, тихонько постучал в дверь и, услышав разрешение войти, робко зашёл в палату, чтобы рассказать понтифику текущие новости и накрыть привычную лёгкую трапезу. Разложив яства на столе и доложив о происходящем, слуга продолжал стоять у дверей, не смея пошевелиться и ожидая позволения уйти, а папа подозрительно всматривался в его лицо, стараясь найти в нём хоть толику лукавства.

Старик сидел на кресле в непривычном молчании… Он не мог понять, что происходит. Было ощущение, что сознание погружается в какой-то непонятный туман – он даже перестал понимать слова, которые произносил Николас. Тот, не привыкший к столь продолжительному молчанию мастера, тревожно поглядывал на него и, наконец, решился обратиться.

– Ваше Святейшество, могу ли я взять на себя смелость спросить, что столь глубоко тревожит вас? Ваше Святейшество… Господин! Вы меня слышите? Вы нездоровы? – закричал молодой человек, подбегая к папе и подозревая худшее.

Урбан бормотал что-то, путаясь в словах, затем замер. Его лицо покрылось аристократической смертельной бледностью. Он широко раскрыл глаза, словно пытаясь рассмотреть комнату и не упустить ни одной детали. Взгляд его застыл в неподвижности, губы шевелились в поисках воздуха. Старик пытался дотянуться до горла, в попытке ослабить невидимую петлю, но руки безвольно упали. Тело, содрогаясь в агонии, стало сползать с кресла…