Читать книгу - "Золото бунта, или Вниз по реке теснин - Алексей Иванов"

И вдруг на горло Осташе осторожно легло острое лезвие.

— Не дергайся, — тихо и вкрадчиво прозвучало за спиной, — проткну… Ружье подай…

Осташа медленно поднял штуцер дулом вверх.

Из-за его плеча протянулась длинная рука и забрала штуцер. Лезвие у горла даже не дрогнуло: сзади стоял мастер разбойного дела. Осташа услышал шорох и легкий звяк. Это человек ловко вделся плечом в ремень штуцера и перекинул ружье себе на спину.

— Теперича вперед.

Осташа сделал несколько шагов и вышел на свет.

— Я же сказал, отче, идет кто-то чужой, — насмешливо окликнул Гермона человек, пленивший Осташу.

Гермон оглянулся, держа в руках развернутую тетрадь.

— Ну, молодец, — с удивлением произнес он. — Верный пес.

Шакула не поворачивался. Он словно бы уже знал, кого привели. Гермон молчал, разглядывая Осташу. Человек за Осташиной спиной, похоже, подал Гермону какой-то знак.

— Погоди, — ответил Гермон. — Успеешь. Я еще поговорить хочу… Вон, к стойке его привяжи.

Нож туго поджал Осташе челюсть. Под нажимом лезвия Осташа попятился, пока затылком не наткнулся на бревно рудничной стойки. Человек с ножом властно окрикнул Шакулу:

— Эй, вогул, сюда поди.

Шакула поднялся и понуро подошел к Осташе. Он отводил глаза: то ли не признал Осташу, то ли признал, да не хотел встречаться взглядом. Он молча развязал кушак у Осташи на животе, вытянул его и ушел Осташе за спину. Лезвие ножа предостерегающе пошевелилось. Осташа почувствовал, что его руки выдернули назад и перекрестили, прижав к бревну стойки, а кушак окрутил запястья. Теперь Осташа был привязан к столбу.

Нож вдруг исчез. Осташа тотчас рванулся к тому, кто был сзади, надеясь, что Шакула обманул с узлом. Но Шакула не обманул, и Осташа обвился вокруг столба, упал боком и повис на вывернувшихся руках. Искоса он глянул снизу вверх. Точно — это был Яшка Гусев, Фармазон!

Яшка отскочил, выставляя нож, и опасливо ухмыльнулся.

— И верно ведь, племянничек!.. — весело сказал он. — Глянь, отче, что за волчонка я уцепил!

— Черт под локоть сунулся — не дострелил я тебя на Ёкве! — крикнул Осташа Фармазону.

— Он и мне в Илиме под боек плюнул, — ответил Яшка.

Осташа заскреб ногами и что было сил подался к Фармазону. Ну что же за поруха-то на него!.. Ни единого же дела как задумано не делается! Из плена в плен, воля на неволю!.. Проклятье одно!

— Это, отче, и есть Осташка Переход, — сказал Фармазон Гермону.

— Сплавщика Перехода сын?.. Который белобородовскую казну спрятал?

— Он.

Шакула, отвернувшись, уже снова сидел у костра. Гермон взял его за шкирку, поднял на ноги и ткнул в сторону Осташи.

— Он горную стражу на скит повел?

Шакула будто повис в горсти у Гермона, опустив голову.

— Чего же ты девке своей его не отдал? — спросил Гермон, встряхивая старика. — Она бы его душу истяжала — давно бы уже сгинул он. Без души-то ангел-хранитель спасать не будет.

— Сама она его отженила… — глухо ответил Шакула.

Гермон посмотрел на Осташу и вдруг подмигнул.

— Выходит, прошел ты, парень, через мленье-то вогульское, а? — Гермон отпустил вогула, словно бросил, и вытер ладонь о бедро. — А ты, старый хрен, говорил, что никто не пройдет…

— Девка на него камлала… — виновато пробурчал вогул, снова опускаясь перед костром на колени. — Что сделает Шакула?.. Ничего не сделает… Девка на него меня перешептала…

— А зачем он ей нужен? — спросил Гермон.

— Слюбились, видать, — хмыкнул Фармазон. — Я это давно почуял. Пыл в жлудовке зажегся… Дозволь, отче, дело докончить? — Он показал Гермону нож.

— Тебе, дураку, уже сколько раз дозволяли? — осадил его Гермон. — А теперь я с ним поговорить хочу. Мне про него уже от Конона чего-то там Калистратка дудел… — Гермон подошел к Осташе и пихнул его носком валяного сапога. — Эй, щенок, знаешь, чего за выдачу скита бывает?

— Не пужай пужаного, — буркнул Осташа.

— Вот отволоку с собой — так тебя на Веселых горах и пужанут, держи ребра. Сквозь них душу вытащат.

— А ты души вытаскивать, видать, великий мастер, — с ненавистью сказал Осташа. — Помастеровитей тебя только один еще и сыщется…

Намек не сразу дошел до Гермона.

— Эвона ты как, — хмыкнул он. — Дорого ты меня ценишь.

— На Страшном суде тебя ценить станут.

Гермон подумал и опустился на корточки рядом с лежащим Осташей.

— Чего же ты такой злой? Чего тебе сделали истяжельцы?

— Батю сгубили.

— Ежели кто и сгубил, то не мы, а сплавщики.

— А мне жизнь кто поломал?

— А ты бей тех, кто виноват, — от чужих и не перепадет.

— Посмотрю еще, кому больше залетит, — упрямо ответил Осташа. — Скит-то уже бросаете… Всех вас, упырей, изведу.

— Давай прирежу, — тотчас предложил Гермону Фармазон.

— Да провались ты к бесу! — рявкнул Гермон. — Руки чешутся — так утащи скрыню к саням!

Фармазон потоптался, нехотя сунул нож за голенище, прислонил Осташин штуцер к бревну и потопал к скрыне. Крякнув, он взвалил короб на плечо и, согнувшись, ушел в штольню.

— Еще листы надо, — сказал Шакула, у которого прогорал костер.

Гермон поднялся, вернулся к поставцу и долго в раздумье смотрел куда-то в стену, а потом вдруг начал доставать книги с полок — все подряд — и швырять Шакуле.

— Хватит, хватит!.. — закричал Шакула, закрываясь руками.

— Это не ты скит сгубил, — повернувшись к Осташе, сказал Гермон. — Много про себя не думай… Гора осадку дала, вот мы и снялись. Нам твоя месть — тьфу!.. Чего, думаешь, мы тут делали?

— Через вогульское бесовство души крали, — прямо ответил Осташа.

— А зачем оно нам?

— Перед сатаной выслуживаться.

— И что, много мы выслужили? — Гермон показал Осташе пустые ладони и развел руками.

— Мне тайну беззакония знать незачем.

Гермон отвернулся и принялся листать какую-то засаленную тетрадь, потом закрыл ее, достал с полки нож и с силой провел лезвием по тетради сверху вниз — отрезал поля с записями, которые другим читать не следовало.

— Коли мы наживались бы, незачем нам в пустынные одежи рядиться, лишняя морока, — через плечо сурово сказал Гермон Осташе. — Но не ты один наш толк в любоимении обвиняешь. Я тебе вот чего скажу. Лжа все то, что скиты от мира отложились. Хоть в уединеньи, а все одно в миру живем, потому что живем для народа, а народ не уставу — мирскому обычаю следует. От гордыни это — мир презреть. Господь нам велел в миру наставлять и сам по миру ходил. И ничего нам не изменить, хоть мы и от веры своей древлеправославной не отрекались, как никонианцы. Да, на пьяном торжище проповедуем и от грехов своих не отпираемся — но отмаливаем их, как и должно. Мы — не вертеп. Из нашей пещеры смрадной к правде лествица ведет.