Читать книгу - "Загадки истории. Византия - Андрей Домановский"

Вероятно, именно поэтому в Византийской цивилизации существовало представление о порядке-таксисе гармоничного единения противоречивых начал бытия. Как проницательно замечал Сергей Сергеевич Аверинцев в статье «Порядок космоса и порядок истории», «для византийской культуры представление о мировом бытии в пространстве и времени было связано, прежде всего, с идеей порядка. Само слово «космос» означает «порядок». Изначально оно прилагалось либо к воинскому строю, либо к государственному устройству, либо к убранству «приведшей себя в порядок» женщины и было перенесено на мироздание Пифагором, искателем музыкально-математической гармонии сфер. В философской литературе слово это выступает в контексте целого синонимического ряда – «диакосмесис», «таксис» и так далее, – объединенного идеей стройности и законосообразности». Видимо, эту определяющую, системообразующую черту Византийской цивилизации интуитивно, гением своего художественного воображения, постиг У. Б. Йейтс, замечавший, что в Византии даже «Satan always the still half divine Serpent, never the horned scarecrow of the didactic Middle Ages» («Сатана всегда был еще и полу-Божественным Змием, никогда не став рогатым пугалом надменного дидактически-менторско-морализаторского (западного. – А. Д.) средневековья»).

* * *

В литературе весьма распространено сравнение Константинополя и, шире, Византии с мостом между двумя мирами – Европой и Азией, Западом и Востоком. Сегодня, после завершения строительства подводного железнодорожного тоннеля под проливом Босфор, построенного в рамках проекта «Мармарай» для соединения европейской и азиатской частей Стамбула, эта метафора может быть весьма существенно дополнена. Общая протяженность тоннеля – 13,6 км (из них 1,4 км – под водой), самый глубокий его участок находится на глубине 60 метров от поверхности залива. Византия в этом контексте является не столько конструктом, наброшенным поверх двух эфемерно связуемых лишь ею миров, сколько основанием, базисом, фундаментом (на украинском это звучит явно полифоничнее в данном контексте – «підвалини», «підґрунтя», «підмурівок») для них обоих. И, таким образом, она демонстрирует их неразрывное единство и целокупность. Хотя, с другой стороны, не является ли она червоточиной, разъедающей оба мира изнутри, которые, вследствие этого, никак не могут исцелиться, будучи зараженными тлетворными метастазами друг друга? Вспомним, что уже в первые же сутки работы после начала движения поездов 29 октября 2013 г. в тоннеле произошло отключение электричества и пассажирам пришлось выбираться из него самостоятельно.

В любом случае, эта «subterranean dialectic» («подземная диалектика») (использую словосочетание Сильвии Ронче) неизбывно присутствует в византийских штудиях современности, ведь, согласно справедливому замечанию исследовательницы, «византиноведение теперь более чем когда-либо является частью Zeitgeist (нем. «дух времени». – А. Д.). Восстановление памяти народов, вошедших на сегодняшний день и продолжающих идти (в Европу? – А. Д.), о том, что Европа, для создания которой так много сделала Византия, возрождение общего прошлого посредством изучения общего византийского знаменателя, могут быть и должны стать сильной стороной нашей дисциплины».

Итак, путешествие в мире «ментальной географии», как видим, возможно и даже необходимо в рамках Византии и вместе с Византией, и то, где в итоге окажется на ментальной карте цивилизационного пространства ее образ, будет определять одновременно и координаты того места, в котором, в итоге, находимся мы сами. Именно «тяга к проницанью / В искусно созданное вечности панно» заставляет тосковать обличенное «в смертной твари тлен» сердце особой тоской – тоской (само)познания и (само)понимания, поиском того «фундаментального компонента» – основы, на которой зиждилась цивилизация Византии и продолжает стоять восточно-христианская цивилизация.

Не подобным ли образом тоскует и поступает и главный герой романа Умберто Эко «Баудолино»?

«– Так что, ты уезжаешь? – спросил Никита.

– Да, – тот ответил. – Пока я стоял на столпе, я многое понял. Я понял, что я грешил, но никогда ради богатства и славы.

…

– Понадобятся долгие, долгие годы, чтобы дойти до той страны и двинуться дальше нее!

– У наших фраскетских, учти, лоб тверже, нежели хвост.

– Кто поручится, что ты доживешь до окончания пути?

– В путешествии молодеют.

Ничто не помогало. На следующий день Баудолино обнял Никиту и все Никитино семейство, а также хозяев дома. С кряхтеньем забрался в седло, таща за собой мула, груженного припасами, к седлу был привешен тяжелый меч.

Никита проводил его взглядом докуда было видно, как он все с ним прощается рукой, не оборачиваясь, устремленный в края…»^[5]