Читать книгу - "Кутузов - Лидия Ивченко"

20 февраля 1812 года граф М. И. Голенищев-Кутузов отправил из Бухареста супруге письмо, из которого ясно, что его чувства уже доведены до отчаяния: «Не знаю, мой друг, как бы с тобою видеться. <…> Мне тошно, как я об вас и об внучатах вздумаю, многих и в лицо не знаю. Старость более всего требует домашнего утешения, а что я стар, то, право, чувствую. Детям благословение». Ту же самую мысль с уверенностью, что ратное поприще с честью завершено, он выразил в письме Екатерине Ильиничне от И марта 1812 года: «Ты, мой друг, пишешь об моем здоровии, то есть, что хвораю. Признаюсь, что в мои лета служба в поле тяжела, и не знаю, что делать. Впротчем, мне не удастся сделать и в десять лет такой кампании, как прошлая»¹. И снова, при чтении этих строк, возникает чувство, что мы-то знаем о будущем больше, чем старый генерал: но Михаил Илларионович пока не подозревает, как он сам позже выразился, «по каким дорогам его судьба водить будет». Вопреки историографической традиции, видевшей в нем прежде всего ловкого царедворца, мы должны на основании документов констатировать факт, что генерал пока не то что до императорского двора, но до своего дома доехать не может. Он либо служит вдали от столицы, либо поправляет дела в своем имении, чтобы не пустить по миру семью, которую он разоряет своей же службой, сопряженной с бесконечными переездами. Поскольку адмирал П. В. Чичагов вручил ему рескрипт государя, загодя помеченный 9 апреля (как говорил Наполеон, «на известный случай»), то Кутузов понял, что его не ждали в Петербурге с обещанными «награждениями за знаменитые заслуги», потому что ему было известно, что Александр I уже выехал к армии на западную границу. В Северной столице тем временем «о графе Кутузове говорили различно: одни приписывали его смену внушениям графа Ланжерона, а другие жалобам какой-то тамошней знатной барыни». «Боюсь, допустят ли меня до Петербурга. Впрочем, кажется, что мне при армии делать нечего», — смиренно написал он жене, отправляясь в имение Горошки привычно пережидать немилость и опалу, «оттерпливаться», как написал их общий с Суворовым секретарь Е. Б. Фукс, до следующей надобности, масштаба которой он не представлял. Там, в Горошках, он и узнал о вторжении наполеоновских войск в Россию и об отступлении русской армии.

Как опытный музыкант ловит на слух фальшивую ноту, так и он по молчанию газет и доходящим до него известиям догадался, что наши дела, как говорили военные, «не розовые». Забыв о болезнях и забросив хозяйство, он отправился в Петербург, чтобы предложить свои услуги «по дипломатической части». По-другому человек его воспитания, да и по всему тому, что мы о нем уже знаем, поступить и не мог: государь и Отечество были в опасности. Граф А. А. Аракчеев, отбывший в армию с Александром Павловичем, в середине июня получил письмо от своего приятеля: «Вчера приехал сюда граф М. И. Кутузов. Родные его на руках носят, а посторонние, уважая заслуженных людей, рады, что он будет жить здесь»². Заметим, что это благожелательное по отношению к генералу письмо направлено самому близкому к императору человеку, который, очевидно, с самого начала не одобрял назначений на посты главнокомандующих людей из «котерии» государя: М. Б. Барклая де Толли и П. В. Чичагова. Приезд генерала действительно обрадовал жителей Северной столицы, взволнованных приближением неприятеля к Пскову. В отсутствие Александра, 12 июля, Комитет министров поручил полководцу возглавить Нарвский корпус для защиты Петербурга со стороны Пскова и Нарвы. Государь, находившийся в это время в Москве, одобрил это назначение, вновь возвращавшее Кутузова на военную стезю: «Михайло Ларивонович! Настоящие обстоятельства делают нужным составление корпуса для защиты Петербурга. Я вверяю оный вам. Воинские Ваши достоинства и долговременная опытность Ваша дают мне полную надежду, что Вы совершенно оправдаете сей новый опыт Моей доверенности к Вам»³. Вскоре Александр I узнал, что Дворянское собрание Московской губернии избрало Кутузова предводителем Московского ополчения. Михаил Илларионович не знал этой новости, пока 18 июля ему не сообщил ее генерал-адъютант граф Е. Ф. Комаровский, возвратившийся с государем из древней столицы. В тот день Кутузова призвали ко двору, чтобы сообщить об утверждении его в другой должности: Петербургское дворянское собрание также избрало полководца своим начальником. «Это было в Таврическом дворце, — вспоминал Комаровский, — я, увидевши сего славного генерала, подхожу к нему и говорю: „Стало быть, дворянство обеих столиц нарекло ваше высокопревосходительство своим защитником и отечества!“ <…> Когда он узнал о сем назначении, с полными слез глазами сказал: „Вот лучшая для меня награда в моей жизни!“ — и благодарил меня за сие известие»⁴. Принимая на себя защиту Петербурга, старый генерал искренно благодарил москвичей: «Господа, вы украсили мои седины!» В эти самые дни в доме Логина Ивановича Голенищева-Кутузова генералу представили молодого человека, выпускника Геттингенского университета, недавно вернувшегося из-за границы. Это был знаменитый впоследствии историк, составивший описание всех войн эпохи Александра I, — Александр Иванович Михайловский-Данилевский: со времени формирования Петербургского ополчения до самой смерти М. И. Кутузова он состоял при нем. «Глядя на него, когда он с важностию заседал в Казенной палате и комитетах ополчения и входил во все подробности формирования бородатых воинов, — вспоминал А. И. Михайловский-Данилевский, — можно было подумать, что он никогда не стоял на высоких ступенях почестей и славы, не бывал послом Екатерины и Павла, не предводительствовал армиями <…>»⁵. Однако в обществе судили об этом несколько иначе: «Чувствую токмо и про себя разумею, что граф Гол.[енищев]-Кутузов здесь. Опять повторяю мольбу: продли токмо Бог жизнь его и здравие! <…> Если не последует по высочайшей воле полезнейшего для него, а, следовательно, и для России назначения, то накажет праведный и всемогущий судия тех, кто отъемлют у нас избавителя». 29 июля последовал указ Александра Правительствующему сенату о возведении Кутузова «с потомством Его в княжеское Всероссийской Империи достоинство, присвояя к оному титул Светлости»⁶. «Кутузова сделали светлейшим; да могли ли его сделать лучезарнее его деяний? Публика лучше бы желала видеть его с титулом генералиссимуса. Все уверены, когда он примет главное начальство над армиями, так всякая позиция очутится для русского солдата превосходною. Продлят долее козни: так и Бог от нас отступится»⁷, — рассуждал петербургский почтовый чиновник И. П. Оденталь в письме своему приятелю. «Кутузов вообще в большом фаворе у здешнего общества и в Москве», — с некоторым неудовольствием отмечал император. Ему тогда было очень нелегко, что явствует из письма сестре великой княгине Екатерине Павловне: «<…>Я пожертвовал для пользы моим самолюбием, оставив армию, где полагали, что я приношу вред, снимая с генералов ответственность, что я не внушаю войскам никакого доверия и поставленными мне в вину поражениями делаю их еще более прискорбными, чем те, которые приписали бы генералам»⁸. Государя действительно довольно безапелляционно выставили из армии, которая продолжала отступать вглубь России. Он уединился во дворце на Каменном острове в ожидании новостей. Пусть Александр и не был великим стратегом, но он чувствовал, что, вопреки всем его трудам и надеждам, ни военный министр М. Б. Барклай де Толли, ни военный советник прусский генерал К. Ю. Фуль с его планом «эксцентричного» движения армий не соответствовали его ожиданиям.