Читать книгу - "Миф. Греческие мифы в пересказе - Стивен Фрай"

Замечательна эта многогранность и неоднозначность Прометея. Он подарил нам огонь — творящий огонь, но он же наделил нас цивилизующей предусмотрительностью, а та пригасила другой вид огня, неукротимее. Именно отказ рассматривать божества как безупречные, цельные и совершенные — хоть Зевса, хоть Мора или Прометея, — и делает греческое наследие таким сообразным. По крайней мере, для меня…

Надежда

Элпида осталась в кувшине Пандоры — что это означало для греков и что это значит для нас ныне, было предметом любопытных дискуссий среди ученых и мыслителей со времен изобретения письменности, а может, и еще раньше.

Для некоторых это подчеркивает ужас Зевсова проклятия, наложенного на человечество. Все хвори мира посланы нам, чтобы не давать продыху, считают эти мыслители, даже в утешении надеждой нам отказано. Оставление надежды, если вдуматься, зачастую предшествует концу попыток бороться и стремиться. Оставить надежду повелевали врата Дантова ада — всем, кто входил в них. До чего же кошмарно в таком случае допускать, что надежда способна покинуть нас!

Другие же полагали, что Элпида означает больше, чем надежда, — это намек на ожидания, и даже не просто ожидания, а кое-что похуже. Дурное предчувствие, иными словами страх, ощущение неминуемого краха. Такое толкование мифа о Пандоре предлагает рассматривать последний дух, запертый в кувшине, как вообще-то самый ужасный из всех: без него человек по крайней мере огражден от предвкушения жути собственной судьбы и бессмысленной жестокости бытия. Пока Элпида заперта, стало быть, мы, как Эпиметей, способны жить день за днем, беспечно не осведомленные о тени боли, смерти и неизбежного краха, что нависает над всеми нами, — или, во всяком случае, умеем ее не замечать. Такое толкование этого мифа пусть и сумрачно, но в некотором роде оптимистично.

Ницше относился к мифу о Пандоре по-своему, чуть иначе. По его мнению, надежда — самая зловредная из всех тварей в том кувшине, поскольку продляет муки человеческого бытия. Зевс добавил ее в тот кувшин, потому что хотел, чтобы она удрала и ежедневно терзала человечество ложными обещаниями, что впереди — хорошее. Пандора, заточив ее, совершила победоносный поступок, спасший нас от Зевсовой жестокости. Питая надежду, считал Ницше, мы набираемся глупости и верим, что есть в бытии смысл, цель и перспектива. Без нее мы, по крайней мере, можем попытаться жить свободно от бредовых порывов.

Тут мы в силах — есть ли надежда или нет ее — определяться самостоятельно.

Гигантские скачки

Некоторые сюжеты древнегреческих мифов посвящены ГИГАНТОМАХИИ, «войне с гигантами». Сотня представителей этого воинского племени (которые, как я уже говорил, не были такими уж высокими или исполинскими в современном смысле слова) родилась из Геи и крови оскопленного Урана. Возможно, та война была последней попыткой Геи вернуть себе власть над мирозданием. В некоторых источниках встречается пересечение или слияние этой войны с титаномахией. Однозначно же вот что: некий воинственный бунт против богов все-таки произошел, и возглавил его царь гигантов ЭВРИМЕДОН.

Мы не располагаем именами всех участников, но судьбы некоторых, самых могучих, были, несомненно, запечатлены. Мощнейший ЭНКЕЛАД (шумный) погребен Афиной под горой Этной, и из своего узилища он продолжает вулканически ворчать^[248]. ПОЛИБОТА раздавили Нисиросом, частью острова Кос, которую Посейдон отломал и швырнул в гиганта^[249]. ДАМИС (завоеватель) был убит в начале заварухи, но позднее обрел славу, когда его тело эксгумировал Хирон — разобрать на запчасти. Гефест опорожнил котел расплавленного железа на несчастного МИМАНТА (подражателя); КЛИТИЯ (знаменитого) поглотило пламя Гекатиного факела; СИКЕЯ преследовал по пятам Зевс, и от уничтожения его спасла Гея, превратив в тутовое дерево^[250]. ГИППОЛИТ (попирающий коней) погиб от руки Гермеса — тот сжульничал, надев плащневидимку. Дионис убил ТИФЕЯ (испепелителя) своим священным тирсом.

Я читал об одном гиганте по имени АРИСТЕЙ (лучший)^[251], избегшем войны, — его в обличье навозного жука спрятала мать Гея. Но как погибли ФООНТ (стремительный), ФОЙТИЙ (бесшабашный), МОЛИЙ, ЭМФИТ (укорененный) и невесть сколько еще сынов гигантова племени, насколько нам известно, не записано.

Как ни странно, один источник сообщает, как свирепый гигант ПОРФИРИОН (пурпурный) был убит Зевсом и Гераклом при попытке изнасиловать Геру, но тогда его смерть приходится на гораздо более поздний период на шкале времени, чем вся остальная гигантомахия. Как будто столь последовательный и основательный инструмент, как шкала времени, вообще применим к многогранному, калейдоскопичному и беспорядочному устройству греческого мифа.

Стопы и пяди

Как и мы, при измерении длин греки применяли стопы. Один пус (множественное число — подес) равнялся примерно пятнадцати или шестнадцати пальцам (дактила) и приблизительно совпадал с британским или американским футом. В одном плетре (ширина беговой дорожки) содержалось сто подес, шесть таких единиц составляли один стадий (длина беговой дорожки; из этого слова получается наше «стадион»), в миле восемь стадиев, и называлась эта мера милион. Всякая возня со ступнями — ортопеды, цефалоподы (головоногие), триподы и прочие — показывает, как увлекательно странствует буква «п», все чаще при движении на запад, как ни странно, превращаясь в «ф»: пус превратился в Fuss в немецком и в foot в английском. Pfennig, Pfeife и Pfeffer так и остались в современном немецком, а в английском превратились в penny, pipe и pepper (хотя fife у нас тоже есть)^[252]. В начале XIX в. филолог Фридрих фон Шлегель первым заметил Великий фрикативный сдвиг, который позднее стал частью закона Гримма, названного в честь братьев Гримм, которые приложили нешуточные усилия и показали, как происхождение большинства языков Европы и Ближнего Востока можно отследить до Индии и единого воображаемого протоиндоевропейского предка.