Читать книгу - "Республика Святой Софии - Ольга Кузьмина"

Если принять на веру сообщение Ермолинской летописи, что собранные великим князем священнослужители переспорили Исидора, то есть доказали неправомерность унии с католичеством, становится непонятным, зачем в таком случае великий князь приказал схватить митрополита: «Поимаше его, посадиша у Михайлова Чюда»^[898]. Очевидно, что идеологическая победа осталась за Исидором. Однако московские князья уже со времен Дмитрия Донского не стеснялись подвергать аресту церковных иерархов. Великий князь силой сместил митрополита Исидора, тем самым отказавшись принять унию.

Активных выступлений московского духовенства против митрополита не было. Более того, Исидора просили отречься от унии и на этом условии остаться на посту митрополита. Видимо, высшие церковные иерархи осознавали перспективу принижения роли митрополита при великом князе в случае разрыва с патриархией. Но и заступиться за Исидора перед великим князем никто не решился.

На следующий год Исидор сумел бежать из Москвы в Тверь (а возможно, побег ему подстроил сам великий князь, не решившийся применить к митрополиту более крутые меры). Тверской князь Борис тоже засомневался, как следует поступить с опальным митрополитом. На всякий случай он Исидора арестовал — «за приставы посади». Но вскоре отпустил, видимо получив на этот счет инструкции из Москвы. Исидор поехал в Литву к князю Казимиру. На этом его карьера митрополита всея Руси закончилась. Архиепископ Евфимий II победил в своей войне за правую веру.

Вскоре на Москве вспыхнула новая распря между князьями Дмитрием Юрьевичем Шемякой и великим князем Василием. Шемяка обратился за помощью к Новгороду, однако Евфимию II в это время было невыгодно нарушать мир с князем Московским, купленный столь дорогой ценой. Новгородцы ответили беглому князю уклончиво: «Хощешь, княже, и ты к нам поедь, а не восхошь, ино как тобе любо»^[899]. Дмитрий Шемяка предпочел не приезжать.

В 1442 г. Евфимий продолжил беспрецедентное церковное строительство в Новгороде: «Постави архиепископ владыка Еуфимеи церковь камену святого Николу в своем дворе. Того же лъта поставиша церковь камену святого Прокопья на Белой. Того же лета постави архиепископ владыка Еуфимеи поварьне камены и комнату каменну в своем дворе»^[900].

В это же время город пострадал от сильного пожара: «Бысть пожар в Плотьничьском конце: загореся от Щитнои улице мая в 4, и погоре половина Конюховы улице и Запольская вся, и за город прешед, погоре до Онтонова манастыря. И пакы, того же месяца мая 11, на память священномученика Мокиа, загореся на Подоле, и бысть пожар лют и пакости людем много, и церквии каменых огоре 12, и христьяньскых душ бог весть колко погоре, и конец весь погоре до святого Георгиа, и ту преста на Лубянице. И по мале времене, того же месяца, погоре Заполье Микитины улице, и бысть пакость людем велика, кои вносилися к ним с животы своими. Си же пожары бывают грех ради наших, да ся быхом покаяле от злоб своих. В то же время людие от скорби тоя великыя пожарныя, похвативше люди, глаголюще от ярости смушени: „в тайне ходите и людем не являитеся, и зажигаете град, и людей губите“; и овех на огне сожьгоша, а иных с мосту сметаша. А бог весть, испытая сердца человеческая, право ли есть глаголющаа»^[901].

В Воронцовском списке Новгородской первой летописи сохранился характерный комментарий событий. После слов «в тайне ходите и людем не являитеся, и зажигаете град, и людей губите» летописец добавил: «диаволи есть глаголюще, а бог весть испытания человеческая»^[902], то есть люди были обвинены и казнены по наущению дьявола, а Бог ведает их страдания.

В летописном сообщении обращают на себя внимание необычные обвинения погорельцев в поджигательстве и их казнь. А. В. Петров выдвинул гипотезу, что «обвинить в разжигании пожара людей, ранее от него же пострадавших, можно было лишь исходя из традиционных воззрений на огонь и пожары. Эти люди чем-то прогневили огненную стихию, и именно их она преследует, попутно губя и невиновных. Спасаясь от мстительного пламени, беглецы привели за собой огонь туда, где не было пожара… Чтобы умилостивить священную стихию огня, гонявшуюся по городу за своими „обидчиками“, некоторых из них, кого считали наиболее „провинившимися“, „выдали“ ей, осудив на смерть в пламени костра»^[903].

Возникает вопрос, почему же тогда некоторых из «поджигателей» утопили в Волхове? Ведь огонь и вода — враждебные друг другу стихии. Известно, что с моста в Новгороде сбрасывали людей, нарушивших закон, а казни через сожжение подвергали колдунов, причинивших своими действиями какой-то вред новгородцам. Вспомним, какое обвинение предъявили погорельцам: «В тайне ходите и людем не являитеся, и зажигаете град, и людей губите». Слова «в тайне ходите» можно понять как обвинение во враждебном колдовстве. Именно те погорельцы, которых по какой-то причине посчитали колдунами, были сожжены. С моста же, вероятно, были сброшены те, кого (опять же по неизвестной нам логике) обвинили в прямом поджигательстве чужих дворов.

Неизвестно, отреагировал ли как-то владыка на нехристианскую расправу над «поджигателями». В это время Евфимий II был занят постройкой церкви Святого Спаса в Преображенском монастыре в Руссе. Новгородская летопись подробно рассказывает о приезде архиепископа в этот город, торжественном богослужении в заново отстроенной церкви и о богатом вкладе владыки в монастырь: «Похвала архиепископу от людии, приходящих в дом святого Спаса и възирающим на церковь и глаголющим: „благословен бог, иже положив на сердце господину нашему создати храм святого Спаса высочайше первой“. И добре ю украси, и иконы на злате добрым писаньем устрой, иныя потребныя места добре сверши, якоже подобает церкви на красоту, и церковныя служебныя сосуды серебреныя створи, и иныя сосуды серебряныя устрой на потребу манастырю»^[904]. Особое внимание новгородского владыки к Руссе можно объяснить развитием в городе солеварения. Немалый процент земель, на которых устраивались солеварни, принадлежал новгородским церквям и монастырям. Крупные владения в Руссе принадлежали Юрьеву монастырю и другим новгородским духовным и светским феодалам. Посадские люди платили им как натуральный оброк (солью), так и денежный, о чем сохранилось свидетельство в писцовой книге Шелонской пятины 1497–1498 гг. Согласно этому источнику, в Руссе были «дворы» следующих новгородских монастырей: Никольского Неревского, Никольского Вежицкого, Никольского Косинского, Святой Варвары, Воскресенского с поля, Никольского Людогщенского, Юрьева, Успленского с поля, Онтонова, Никольского Вишерского. В одном только Минине конце Руссы располагалось «манастырьских и церковных 180 дворов…»^[905] Кроме того, Юрьев монастырь, Михайловский на Сковородке и Лисицкий монастыри владели «пожнями» под Руссой.