Читать книгу - "Плевицкая - Леонид Млечин"

— Почему же вы его не оперируете?

— Где же деньги взять? За квартиру нечем платить, где уж тут об операции думать!

— А почему же не обращаетесь к вашему другу и приятелю профессору Алексинскому? Товарищ по партии и работе, неужели он с вас деньги потребует?

— Ну, знаете, к Алексинскому обращаться почти бесполезно. К нему надо за несколько месяцев записаться в очередь. И к тому же вообще неохота сейчас этим заниматься. А что он мне товарищ по работе — это я от вас впервые слышу. Насколько мне известно, Алексинский никакой работы не ведет.

— Ну, как не ведет! Ведь он у вас состоит председателем организации помощи семьям борцов, погибших в борьбе с большевиками.

— Состоять-то он, может быть, и состоит, да толку никакого от этого состояния. Чтобы помогать, нужно иметь деньги, а положение такое, что с колоссальным скандалом, когда угрожали выбросить наше учреждение на улицу, мы еле-еле достали двести долларов на уплату за наем помещения.

— Кстати, не знаете, какова партийная кличка Алексинского? Ведь у вас тоже, как и в других партиях, у каждого существует кличка.

— Нет, понятия не имею и думаю, что никакой клички у Алексинского не имеется.

В промежутке всяких других разговоров я его спрашиваю, знает ли он адмирала Ермакова.

— Как же, старый друг и приятель! Неужели и он вас интересует?

— Ну, а что вы про него знаете?

— Беженец, как и все. Голодает и чем пробавляется, неизвестно. В свое время, когда больше денег бывало, при каких-либо съездах или прочих торжественных случаях Ермакову всегда поручалось разместить гостей, наблюдать за сервировкой и прочее. А сейчас он и того не делает. Но если вас интересуют подробности, что он делает, то мне это не составит труда узнать.

— Насколько мне известно, ваше учреждение совсем недавно проектировало привлечь Ермакова для работы по некоторым вопросам, и, как будто, вам должно быть об этом известно.

— Нет, ничего подобного мне не известно. Он, правда, иногда заглядывает к нам. Не исключено, конечно, он там по линии своих связей подкапывается под одного из наших секретарей, чтобы сесть на его место. Но о привлечении его к работе в наше учреждение, насколько мне известно, никогда вопрос не поднимался.

Дальнейшая беседа происходила уже в кафе. Я поставил вопрос относительно переговоров с министерством страны его проживания. Обычно всегда спокойный и выдержанный „Иванов“, никогда и ни в каких случаях не меняющий выражения своего лица, услыхав этот вопрос, заерзал на стуле, лицо у него залилось всеми красками — от багрово-красного до зеленого, мундштук во рту забегал от одного угла рта до другого до того, что папироса из него выпала. Смотрел он минуты полторы уже не прямо на меня, а в сторону, несколько раз повторил сам вопрос: „переговоры с министерством, переговоры с министерством“, а потом, придя немного в себя, сказал:

— Нет, относительно таких переговоров мне ничего не известно. Да и кто их мог вести? Нобель? Его сейчас нет здесь. Остается только лишь Денисов. Знаете, может быть, переговоры и были, но я о них впервые от вас слышу. Обещаю вам сделать всё возможное, чтобы об этом узнать. Попытаюсь переговорить лично с Денисовым.

Из материалов 67-го видно, что лично „Иванов“ вел переговоры с министерством. При виде его состояния, когда я ему задал этот вопрос, я решил, что материалы, данные нам 67-м, верны. „Иванов“ о них знает, он вел переговоры с министерством.

Я его спросил, что у них сейчас нового в учреждении:

— Какие заседания и совещания происходили за последнее время? Что обсуждалось в связи с процессом? Кстати, кто председательствует на этих собраниях? Есть ли постоянный председатель? Или попеременно? Как часто вы лично председательствуете?

— Собрания происходят почти регулярно раз в неделю. На обсуждение, как правило, ставятся вопросы о положении в СССР. Причем к каждому такому собранию кто-либо подготавливает доклад.

Главари почти никогда не председательствуют. Что же касается его лично, то он не председательствовал на каких-либо собраниях уже года полтора-два.

— Так и не председательствовали?

— Нет, полтора года как я не председательствовал ни на одном собрании.

Я решил, что дальнейшую игру в прятки с ним нет никакого смысла вести. Если верны материалы 67-го, если верно то, что говорилось на процессе, то в лице „Иванова“ мы имеем самого злостного двойника и игра эта может кончиться только лишь тем, что он нас, хорошенько разработав, предаст.

Мне ничего не оставалось, как заявить ему следующее:

— Всё то, что вы мне сейчас рассказывали о деятельности вашего учреждения, и все ваши ответы на мои вопросы, есть явная чепуха. Такой игры с нами мы никому не позволим вести. Силой работать с нами мы вас не заставляли, вы добровольно на это согласились, поэтому будьте добры или работать по-настоящему, или же совсем отказаться от работы с нами. Сегодняшний вечер мы с вами должны договориться в одну или другую сторону. Вам предстоит решить вопрос, или окончательно закрепить свою дружбу с нами, или же с нами рассориться со всеми вытекающими отсюда для вас последствиями. В нашем распоряжении имеются данные, не подлежащие никакому сомнению, о той настоящей роли и той работе, которые вы ведете в вашем учреждении. Этих данных вы нам не сообщаете, а, приходя на свидание, рассказываете нам детские сказки, не представляющие для нас никакого интереса. В вопросах денежных взаимоотношений с вами, возможно, были созданы не те отношения, которые соответствовали бы вашей работе, и мне предлагается этот вопрос коренным образом пересмотреть. Я имею довольно широкие полномочия. И при первых же доказательствах с вашей стороны о наличии доброй воли к дружественным взаимоотношениям с нами я вам выдам сегодня же вечером в порядке аванса 25 тысяч. Я вам предлагаю следующее. Вы мне сообщаете двадцать процентов того, что вам известно, и я вам выплачиваю обещанную сумму.

При упоминании двадцати пяти тысяч „Иванов“ также заерзал на стуле, как и при вопросе о переговорах с министерством. Свой ответ мне он и начал с денег, ибо денежный вопрос у него вообще всегда занимает половину времени его свиданий с нами.

— Слушайте, двадцать пять тысяч! Да представляете вы себе, какой это для меня капитал! Ведь он меня сразу выводит из всех бед и ставит во всех отношениях на ноги. Какой из меня сейчас работник, когда я принужден бегать в поисках маленького займа. А при таких деньгах…

Тут он назвал целый ряд „имен“, отношения с которыми, если бы у него появились деньги, сразу бы улучшились.

— На всё то, что вы мне сказали, я вам могу ответить следующее. Вы говорите, что у вас имеются неопровержимые данные о моей роли и работе. Я вам должен заявить следующее. А вы, как хотите, — верьте или не верьте. Смерти я не боюсь. В моем теперешнем положении она мне не страшна. Я прекрасно знаю, что достаточен с вашей стороны нажим кнопки — и единственное, что мне остается, — это пуля в лоб. Но я вам заявляю, что за всё время моей связи с вами я еще никогда не был во всех отношениях вашим человеком, как я есть сейчас. Вы ссылаетесь на имеющиеся у вас данные. А я считаю, что вы вообще переоцениваете эмиграцию и ее органы. И раньше они, с моей точки зрения, ничего существенного из себя не представляли, а при теперешнем политическом положении в Европе это одна пыль. Положение у нас кислее кислого. Что же касается моей работы, то я вам сообщаю абсолютно всё, что мне известно. Выдумывать для вас — я не выдумывал и впредь это делать не буду, ибо считаю, что такой путь взаимоотношений может быть для меня самым пагубным. Я — ваш приказчик, а вы — мой хозяин. Обязанности приказчика и хозяина я, как вам известно, очень хорошо знаю… И вот как приказчик я честно делаю для вас всё, что в моих силах. Это всё, что я могу вам ответить.