Читать книгу - "Екатерина Дашкова - Ольга Игоревна Елисеева"

Щербининой исполнилось уже 23 года. По приезде в Петербург Дашкова через брата Александра и с согласия дочери начала хлопотать о расторжении брака[33]. Казалось, семейство Щербининых «за». Однако обе стороны преследовали разные цели. Княгиня хотела разъезда, при котором супруги отказываются «брать друг после друга» наследство. «Они будут не первые, да и, конечно, не последние в сем казусе»{757}, — писал дядя. Но Щербинин-старший желал полностью освободить Андрея, чтобы тот вступил в новый союз и родил детей, «как я имею одного сына, и другой надежды нет оставить дому моему потомства»{758}. Однако Воронцов высмеял его: «Благосостояние нашего отечества, конечно, не потерпит оттого, что не будет от Андрея Евдокимовича потомков»{759}.

В самый разгар переговоров, в начале 1784 года, Щербинин-старший скончался. Что буквально перевернуло ситуацию. До сих пор Анастасия пребывала пассивной зрительницей. Но тут взбунтовалась. Постоянная экономия оказалась не во вкусе девушки. Ей хотелось праздников, развлечений, нарядов. А Дашкова использовала дочь в качестве бесплатного переводчика иностранных статей для академического журнала{760}. Теперь, когда Андрей вступил в наследство, Анастасия решила покинуть родительский дом, который называла «тюрьмой», и съехаться с мужем.

Тетка Полянская писала брату Семену в Италию: «Она с ума сошла от радости и говорит только об этом. Она очень ветрена. После смерти своего отца ее муж стал очень богат; он обладатель 7 тыс. крестьян и многих сотен тысяч рублей». Вскоре выяснилось, что мать не готова отпустить Анастасию. В апреле в Венецию полетело следующее письмо об Анастасии: «Ипохондрия ее мужа усилилась. Она знает все это. Она говорит, что благодаря ей он изменится, что его меланхолия пройдет… Но я сомневаюсь, что все это осуществится. Ее ослепляет тщеславие и эгоизм». Прошло почти два месяца, и в конце мая тетка сообщила о развязке: «Княгиня Дашкова уехала в Москву… а ее дочь вернется с мужем. По приезде в Москву она будет жить у мужа. Говорят, что он тронулся умом: говорит сам с собой, смеется, а потом становится задумчив и печален. Ей понадобится много мужества, чтобы выполнить свою миссию. Ее мать очень раздражена против нее; каждый день были нескончаемые сцены»{761}.

Эти сцены под пером княгини выглядят очень возвышенно: «Я не сочла себя вправе противиться ее решению, опираясь на свой материнский авторитет, но со слезами и с самой безграничной нежностью просила ее остаться со мной. От горя, граничащего с отчаянием, я заболела; зная расточительность своей дочери, я предвидела роковые последствия ее шага»{762}. Выяснение отношений привело к тому, что мать отказалась видеть Анастасию, хотя та и навещала ее. «Она обещала мне не оставаться в Петербурге и жить либо с родными своего мужа, либо в имении». Очень трудный шаг для молодой дамы. «При такой ее жестокости и открытом неповиновении, — писала княгиня брату, — я совсем не уверена, что она не пойдет на то, чтобы позабавиться с риском или даже злым умыслом моими мучениями или даже смертью».

Значит, речь все-таки шла не об уговорах, а об отказе повиноваться. Княгиня грозила: «Я открою мое сердце Ее Величеству и не сомневаюсь ни на минуту, что Ее Величество, видя мои мучения, посоветует ей сделать то, к чему обязывает ее долг дочери — уступить»{763}.

Примечательные слова. По закону, родитель мог формально пожаловаться на неповиновение ребенка, и того, в зависимости от тяжести содеянного, ждали монастырь или тюрьма. Однако, став замужней женщиной, Анастасия уже не принадлежала матери, ее нельзя было вернуть домой. Сам собой вставал вопрос о приданом. Коль скоро Анастасия возвращалась к мужу, его предстояло выплатить. «Я очень расхворалась, — писала княгиня, — судороги и рвота причинили мне разрыв около пупка, и я вскоре так ослабела, что моя сестра и мадам Гамильтон боялись за мою жизнь. Я не узнавала улиц, когда меня возили кататься, и не помнила ничего, кроме горя, доставленного мне дочерью»{764}.

Состояние Дашковой очень показательно. Много позже Марта Уилмот будет сообщать, что княгиня буквально высасывала людей во время разговора, особенно детей: «Она как бы выжимает содержимое, энергично и весьма естественно, подобно тому как соковыжималка выжимает сок из овощей»{765}. Возможно, уход из ее дома энергичной, хотя и безалаберной дочери, в близком контакте с которой Екатерина Романовна прожила долгие годы, плохо подействовал на здоровье княгини. Она не так уж преувеличивала, написав брату 19 марта 1784 года: «Ты бы за меня испугался».