Читать книгу - "Тито и товарищи - Йоже Пирьевец"

Через два дня, 11 марта, Тито принял Лаврентьева и сказал ему, что его правительству непонятно, почему СССР отказывается заключить с Югославией торговое соглашение, в то время как заключает подобные соглашения с другими государствами. Он затронул и ряд других злободневных вопросов, начиная с тоста советского дипломата в Тиране, причем был настроен примирительно, говорил, что в каждой семье бывают споры, даже между братьями. Молотов ответил из Москвы, что тост – клевета или недоразумение, как и утверждение, что советское правительство не хочет заключать торговое соглашение с югославским. В то время как происходил этот обмен мнениями, Жуйович продолжал подливать масло в огонь. В разговорах с советскими дипломатами он отзывался о Тито, Карделе, Ранковиче и Джиласе как о «политических перерожденцах», которые собираются построить в Югославии социализм «новым путем». «Поэтому проявляется стремление оторваться от Советского Союза, а также появляется настроение охаивания положения в СССР»^[1085].

Под впечатлением от этих донесений Сталин принял неожиданное решение. 18 марта руководитель советской военной миссии в Югославии сообщил Коче Поповичу, что советское правительство отзывает своих военных советников, поскольку их окружает недружелюбие. На следующий день советский поверенный в делах известил Тито, что отозваны также и гражданские советники: «Вы к нам не прислушиваетесь!» Действительно, и тех и других не любили из-за их высокомерия, неоправданно высоких зарплат и явных попыток завербовать соглядатаев в ключевых отделах армии и экономики. «Они хотели устроить всё в Югославии соответственно своим планам и переносили к нам весь советский опыт, – говорил впоследствии Тито. – Одним словом, хотели сделать из нас самую заурядную русскую губернию»^[1086].

Неожиданный отъезд советских специалистов был зловещим предзнаменованием и не мог не обеспокоить Тито: он сразу же написал Молотову два письма, в которых опроверг обвинения в неприязненном отношении к советским военным и гражданским специалистам и нежелании югославской бюрократии сотрудничать с ними. «Мы бы хотели, чтобы правительство СССР открыто сказало нам, в чем дело, и указало бы нам на всё, что, как оно полагает, не соответствует хорошим отношениям между нашими государствами»^[1087]. Кардель, со своей стороны, старался убедить московское правительство разрешить остаться в Югославии хотя бы тем гражданским специалистам, чья работа была необходима для осуществления проектов, в которых принимал участие Советский Союз. Безуспешно. 27 марта в Советский Союз вернулась и эта последняя группа. В тот же день Молотов сообщил Лаврентьеву, что 29 марта в Белград прилетит его помощник с письмом, которое следует немедленно передать «по назначению». Это письмо, которое Сталин и Молотов послали «по поручению ЦК ВКП(б)» Тито и ЦК КПЮ, вызвало обострение конфликта. На основании исследования, проведенного в высшем партийном органе и названного «Об антимарксистских позициях руководителей КПЮ во внешней и внутренней политике», они грубо обвинили Тито и его товарищей во враждебном отношении к Советскому Союзу и заявили, что их беспокоит путь, выбранный компартией Югославии. «Эти антисоветские заявления прикрываются обычно левыми фразами о том, что “социализм в СССР уже не является революционным” и “только Югославия представляет собой подлинного носителя революционного социализма”». К подобным методам будто бы в прошлом прибегал Троцкий, и заканчивалось письмо весьма красноречивой угрозой: «Мы думаем, что политическая карьера Троцкого весьма поучительна». Но и этого оказалось недостаточно, имелись и другие многочисленные грехи, которыми югославы запятнали себя из-за своего самомнения: КПЮ, находящаяся у власти, не хочет это признать и скрывается под маской Народного фронта в двусмысленном полулегальном положении. Помимо того, она пренебрегает внутренней демократией, ведь большинство членов ЦК не избраны, а кооптированы. Вместо того, чтобы, в соответствии с марксизмом, осуществлять контроль надо всеми государственными органами, она допускает, что ее саму контролирует министр внутренних дел. Как можно считать такую структуру марксистско-ленинской и большевистской? Более того. В партии нет духа классовой борьбы, капиталистические элементы укрепляются в деревнях и городах, а руководство не предпринимает против них эффективных мер и не пытается их ограничить. Короче, это гнилой, оппортунистический ревизионизм, заимствованный из теорий Бернштейна, Фольмара, Бухарина. Впрочем, чего еще можно ждать от партии, среди руководства которой такие «сомнительные марксисты», как Джилас, Вукманович, Ранкович, и которая оставляет на руководящем положении в министерстве иностранных дел английского шпиона Владимира Велебита? В такой ситуации советское правительство поставлено в затруднительное положение и не может вести откровенную переписку с югославским правительством через систему мининдела (министерства иностранных дел) Югославии^[1088].

Лаврентьев в сопровождении своего советника вручил Тито это письмо в его загребской резиденции, на вилле «Вайс». Прием был очень холодным, маршал даже не предложил им сесть. Когда он прочитал первые строки под пристальными взглядами советских дипломатов, его «как громом поразило». Однако он овладел собой и дочитал до конца, не выдав своего волнения. Через 3–4 минуты он резко закончил прием, пообещав послу, что ответит на письмо после того, как изучит его досконально. Затем он позвонил по телефону в Загреб Карделю, Джиласу, Ранковичу и Кидричу и немедленно приступил к написанию чернового варианта ответного письма, с чем справился за два часа. В письме Сталина содержались как некоторые обоснованные утверждения, так и явно ложные, несправедливые или по меньшей мере утрированные. Одними из самых серьезных были обвинения партии в том, что она не выступает открыто, что в ней нет демократии и что она действует, прикрываясь Народным фронтом. Югославы видели в Народном фронте новый тип политической организации, которая объединяет массы под руководством партии и тем самым дает ей возможность наиболее эффективно укорениться в обществе. Такую структуру они считали своим личным вкладом в теорию марксизма-ленинизма и даже ставили ее в пример другим народным демократиям. Хотя на деле партия действительно держала под контролем весь государственный аппарат, осуществляла она это дискретным способом. Так, коммунисты окружали себя некоей таинственностью, которая была тем больше, чем выше человек стоял на иерархической лестнице: было неизвестно, кто является членами ЦК и Политбюро, и даже само слово «коммунизм» использовалось редко, хотя с точки зрения доктрины Югославия, несомненно, была самым ортодоксальным и «монолитным» среди всех советских «сателлитов». Критика Сталина по сути была несправедливой, потому что не принимала во внимание ни больших усилий, которые прилагал режим, чтобы как можно больше приблизиться к советской модели, ни важных результатов, которых он достиг на этом пути^[1089]. По словам Кар деля, «уже в своем первом письме Сталин не оставил югославским коммунистам никакого выбора. Он выступил как судья и потребовал от них – особенно от Тито и руководителей партии, – чтобы они взяли на себя роль обвиняемого»^[1090].