Читать книгу - "Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко"

Морозову-прагматику взгляды Ванифатьева, наоборот, импонировали. Ведь союз с Украиной практически гарантировал победу в грядущей войне с Польшей за Смоленск. И перспективы такого альянса осенью 1645 г. уже просматривались на внешнеполитическом горизонте. Зато на горизонте внутреннем после нашумевшего чуть ли не на всю Европу русско-датского спора о методах крещения наблюдался заметный рост авторитета соратников и учеников архимандрита Дионисия — Ивана Васильевича Шевелева (Наседки), Михаила Стефановича Рогова, Симона Леонтьевича Азарьина. Под патронажем дворецкого А.М. Львова ключарь Наседка (в 1621—1622 гг. сопровождал боярина в Данию) и протопоп Рогов в звании справщиков (с осени 1638 г. или весны 1639 г.) теперь координировали деятельность Московского печатного двора. Азарьинав 1645 г. избрали келарем Троице-Сергиевой лавры. В ноябре 1646 г. справщики опубликовали важную для православных книгу приятеля-келаря «Службы и жития и о чюде-сах списания преподобных отец наших Сергия Радонежьского чюдотворца и ученика его преподобнаго отца и чюдотворца Никона», в феврале 1647 г. — первый тираж нравоучений Ефрема Сирина, спустя полгода, в августе, второй. Между тем Азарьин по просьбе Боголепа Львова взялся за сочинение жития учителя — Дионисия Зобниновского. Сам брат «посольского» министра в ту пору трудился над житием Никодима Кожеозерского (Хозьюгского).

А в марте 1647 г. вперые свет увидел печатный вариант «Лествицы» Иоанна Синайского — автобиографической истории о тридцати ступенях самоочищения души. Книгу к изданию подготовил соловецкий монах Сергий Шелонин, приехавший в столицу за три года до того с рукописью «Алфавитного патерика» — сборника житий святых. Однако патриарх Иосиф считал первоочередным распространение в народе личного опыта «Лествичника», игумена Синайского монастыря, жившего в шестом веке нашей эры. И за успешную работу щедро отблагодарил Шелонина возведением в мае 1647 г. в архимандриты костромского Ипатьевского монастыря. Судя по вышеизложенному, умеренное крыло просветителей свято-троицкой школы с 1645 г. разворачивало в стране мощную кампанию внушения народным массам высоконравственного образа жизни, избрав главным оружием Книгу биографического, житийного жанра. Чего «радикал» Иван Неронов категорически не принимал, по-прежнему, насаждая благочестие в Нижнем Новгороде проповедями да кулаками, и по-прежнему без ощутимого успеха.

Легко догадаться, чем грозило приглашение кого-либо из перечисленных лиц или их единомышленников в партнеры Ванифатьева. Изучение малороссийской модели православия пришлось бы прекратить во избежание идейных склок в присутствии высочайшей особы. К тому же еще неизвестно, чью точку зрения на первом году знакомства с проблемой поддержал бы Алексей Михайлович — отца Стефана или троице-сергиевских питомцев.

На этом фоне Никон, по духу тоже «радонежец», обладал одним преимуществом — беспартийностью. За неимением какой-либо протекции как во дворце, так и за кремлевскими стенами, игумену Кожеозерского монастыря для вхождения в ближний круг царя не стоило настаивать на принципах, царскому кругу неугодных. И Никон нисколько не настаивал. Сообразив, что критика юго-западных славян не приветствуется, больше данную проблему не будоражил, а личную принципиальность проявлял в других областях.

Иван Шушерин в «житии» обмолвился о примечательном факте — приезде Никона «по вся пятки… к… великому государю вверх к заутрени», когда «многих обидимых вдов и сирот прошением своим от насильствующих им избавляше». Вот какую роль при царе придумал себе наш герой! Народного адвоката! Уполномоченного по правам человека, говоря посовременному. В этом статусе он и закрепился в царском кружке. А Морозов оценил и покладистость, и изобретательность львовского выдвиженца, почему и поощрил назначением в архимандриты Ново-Спасского монастыря. Благо, и в религиозном кружке ему нашлось дело — мягко оппонировать Ванифатьеву. Не спорить, а задавать интересные, подчас неудобные вопросы, чтобы беседы духовника с молодежью (государем и Федором Ртищевым, возможно, с Анной Вельяминовой) не превращались в монолог одного актера. Кстати, благодаря Шушерину мы знаем о периодичности богословских занятий в расширенном составе — раз в неделю по пятницам. А еще и причину любви и привязанности Алексея Михайловича к Никону.

До 1648 г. Морозов запрещал допускать к рассуждениям с монархом о благочестии иных книжников и старцев (за исключением Б. Львова, изредка навещавшего Москву). От того лучшие церковные умы России, как-то Наседка, Азарьин или Шелонин, не имели с кружком никаких отношений. Даже родного дядю Ртищева — Симеона Потемкина, проживавшего в Смоленске, не перевели в Москву к родному племяннику. Фактически Алексей Михайлович изо дня в день общался с одним ученым человеком — Ванифатьевым. При всем уважении к наставнику, царь не мог не чувствовать себя в определенной изоляции, которую регулярно нарушали только пятничные визиты игумена, затем архимандрита Никона. Гость оживлял беседу, привносил в нее свежие нотки, новые темы. За два года юноша и полюбил, и научился дорожить этими посещениями, надолго запомнив того, кто умел помогать всем страждущим — и нищим вдовам, и бедным сиротам, и одинокому «великому государю».

И все-таки Ванифатьев обладал уникальным талантом проповедника. Ведь протопоп сумел распропагандировать в пользу греческой и малороссийской формы православия помимо царя, Ртищева, Вельяминовой самого Никона, за сорок лет жизни повидавшего многое и многих, отыскавшего собственный идеал церкви не сразу, и не в школах и коллежах, а в монастырях и скитах. Тем не менее к 1648 г. Никон стал убежденным сторонником постепенной украинизации и эллинизации русской церкви, что имело далеко идущие последствия. Ну а Борис Иванович Морозов, добившись полной отстраненности Алексея Михайловича от государственного управления, пошел по стопам патриарха Филарета, форсированными темпами готовя Россию к войне, к войне с Польшей. Однако на сей раз, авральная спешка была, безусловно, оправданной.

* * *

Официальные источники — Разряды — не зафиксировали точную дату отставки Федора Ивановича Шереметева с поста первого министра. К счастью, шведский агент Петер Крузебьёрн в реляции королеве Христине от 1 (11) февраля 1646 г. упомянул о сем событии, случившемся «несколько дней тому назад». Назвал он и имя преемника — Бориса Ивановича Морозова, возглавившего все центральные приказы — Разрядный (де-факто), Большой казны, Стрелецкий и Иноземский (судя по справке, опубликованной Н.И. Новиковым в 1791 г., приказы обрели нового хозяина 18 (28) января 1646 г.). Кадровую информацию дополнила дипломатическая: 6 (16) января 1646 г. в Варшаву из Москвы выехали русские послы боярин Василий Иванович Стрешнев, окольничий Степан Матвеевич Проестев и думный дьяк Разрядного приказа Михаил Дмитриевич Волошснинов. Посольскую миссию им царь поручил еще 10 (20) сентября, известил о ней общественность 30 ноября (10 декабря) 1645 г., перед тем, в день венчания на царство, уравняв Стрешнева с Морозовым в боярском чине.

Отъезд в Польшу третьего сановника государства (после Морозова и A.M. Львова) и помощника И.А. Гавренева говорил сам за себя. Борис Иванович желал из уст ближайших соратников услышать о положении Речи Посполитой, политических настроениях при дворе, в Сенате и среди шляхетства, международной конъюнктуре вокруг республики. Делегация прогостила в столице Польши почти два месяца — с 26 февраля (8 марта) по 21 апреля (1 мая) — и убедилась в том, что, во-первых, Владислав IV ищет повода к войне с Турцией на стороне Венецианской республики, воевавшей с османами с 1645 г. за остров Крит, во-вторых, большинство поляков осуждают военные планы, в-третьих, короля подозревают в подстрекательстве запорожских казаков к мятежу. Ценные сведения, сообщенные Стрешневым, ускорили отправку за границу третьего посольства — стольника И.Д. Милославского (высочайше повслено 19 (29) июля). Второе — окольничего Г.Г. Пушкина — от польских вестей не зависело, сформированное царем 20 (30) октября 1645 г., в путь тронулось 5(15) марта 1646 г., на место — в Стокгольм — прибыло 15 (25) мая, получило гарантии соблюдения шведами Столбовского трактата 1618 г., и, наняв ряд специалистов, 10 (20) августа 1646 г. возвратилось на родину.