Читать книгу - "Тайный сговор, или Сталин и Гитлер против Америки - Василий Молодяков"

В 1929 г. полуопальный нарком написал Сталину несколько длинных писем политического характера, на которые генсек коротко, но исправно отвечал. По ним ясно, что Чичерин уже решил ни к какой работе не возвращаться, но хотел предостеречь московское руководство от возможных ошибок во внешней политике: от преувеличенных надежд на «революционную ситуацию» в Европе, от превратных трактовок фашизма и абсурдной теории «социал-фашизма», от поддержки радикальных коммунистов, вроде Эрнста Тельмана, переходивших к насильственным методам борьбы, от авантюризма крикливой коминтерновской пропаганды. «Как хорошо было бы, если бы Вы, т. Сталин, — писал нарком 20 июня 1929 г., — изменив наружность, поехали на некоторое время за границу, с переводчиком настоящим (выделено мной. — В.М.), не тенденциозным. Вы бы увидели действительность. Вы бы узнали цену выкриков о наступлении последней схватки. Возмутительнейшая ерунда „Правды“ предстала бы перед Вами в своей наготе».

Но сделать он уже ничего не мог. «Я смотрю на все эти пестрые картины, — писал Чичерин Молотову из Германии 18 октября 1929 г., — как путник на расстилающуюся перед ним долину, но путник, уже опустившийся на землю, выпустивший из рук посох и ожидающий наступления ночи, которая для него будет вечной ночью».

Летом 1930 г. Чичерин все-таки вернулся в Москву. Уговаривать его ездил кремлевский доктор Лев Левин, будущий «убийцам белом халате», осужденный на процессе Бухарина — Рыкова. Отставка была неминуема, и нарком составил пространный документ, который можно назвать его политическим завещанием. Гриф: «Абсолютно конфиденциально. Совершенно лично. Безусловно секретно». Первая фраза: «Уважаемый товарищ, поздравляю Вас, но не завидую Вам». Последние фразы: «Вам будут про меня лгать. Заранее не верьте». Чичерин обращался к своему преемнику, подразумевая, что им будет не Литвинов, — согласно разным источникам, он рекомендовал вместо себя секретаря ЦК и члена Политбюро Вячеслава Молотова (который девять лет спустя действительно возглавит НКИД!) или Валериана Куйбышева, председателя ВСНХ и тоже члена Политбюро, в надежде, что их положение в партии обеспечит нормальную работу наркомата. Однако назначили Литвинова, и «завещание» осталось в архиве Георгия Васильевича до 1995 г.

27 июля Президиум ЦК официально отправил его в отставку. Американскому журналисту Луи Фишеру, прожившему в Москве полтора десятилетия, Чичерин сказал, что узнал об этом из утренних газет. «Я точно игрушка, сломанная неосторожным ребенком», — обронил он однажды. В советских биографиях «дипломата ленинской школы» о последних годах его жизни вообще ничего не говорится. Работать он уже не хотел и не мог, а если бы и хотел, то не был бы ни к какой работе допущен. Чичерин уединенно жил в небольшой квартире на Арбате, порядок в которой поддерживала женщина из обслуги дипкорпуса, проводя время за книгами и у рояля. Он редко показывался на людях и избегал любого общения. Постоянная депрессия начала переходить в нервное расстройство. Несмотря на многолетние хлопоты, ему так и не удалось осуществить свое заветное желание — издать, хотя бы маленьким тиражом «на правах рукописи», этюд о Моцарте. Советские дипломаты таких книг не писали — это больше подошло бы Луи Барту или Аристиду Бриану. Монография была опубликована только через много лет после смерти автора и получила высокую оценку специалистов.

Георгий Васильевич Чичерин умер 7 июля 1936 г. Для советской дипломатии это было время Лиги Наций и «коллективной безопасности». На гражданской панихиде в здании Наркоминдела речь произнес Крестинский, посвятив ее… критике всей политики покойного. Говорят, так велел Сталин — и, надо полагать, не возражал Литвинов^[7]. Официально о Чичерине вспомнили в СССР только четверть века спустя. Настоящая, полномасштабная и непредвзятая оценка этого выдающегося государственного деятеля только начинается.

Я называю Чичерина евразийцем в том широком смысле, который придается этому понятию в современной геополитике. Нет ли в этом какой-то искусственной модернизации или, попросту говоря, притягивания за уши? Давайте послушаем, что говорили о его политике старые евразийцы, «евразийцы» в точном историческом смысле этого слова.

В программной работе «Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока» (1925 г.) виднейший теоретик евразийства князь Николай Трубецкой писал о большевиках: «В области внешней политики мы отмечаем отказ от фальшивых славянофильских и панславистских идеологий, отказ от подражания империалистическим замашкам „великих“ европейских держав. По отношению к Востоку впервые взят правильный тон, соответствующий исторической сущности России-Евразии: впервые Россия признала себя естественной союзницей азиатских стран в их борьбе с империализмом стран европейской (романо-германской) цивилизации. При советской власти Россия впервые заговорила с азиатами как с равными, как с товарищами по несчастью, и отбросила ту совершенно ей не идущую роль высокомерного культуртрегера-эксплуататора, которая прежде ставила Россию в глазах азиатов на одну доску с теми романо-германскими хищниками-поработителями, которых Азия всегда боялась, но также всегда и ненавидела» (7).

Не ограничиваясь оценкой существующего положения дел, Трубецкой в той же работе нарисовал идеальный образ евразийской внешней политики для России: «В международных отношениях будущая Россия, сознательная хранительница наследия Чингисхана, не будет стремиться стать европейской державой, а, наоборот, будет всячески отмежевываться от Европы и европейской цивилизации… Она не будет вмешиваться в европейские дела, не будет брать сторону той или иной из борющихся в европейских странах партий или идеологий, не будет считать своим союзником ни одну из европейских социальных групп (выпад против классово ориентированной дипломатии как старого, так и нового режимов. — В.М.). В частности, борясь с международным капиталом как с одним из факторов европейской цивилизации, она не будет считать своим полным союзником европейский пролетариат, учитывая, что, хотя этот пролетариат тоже борется с капиталом, но борется только наполовину, только для того, чтобы международный капитал уступил ему часть барышей, которые он наживает, эксплуатируя „нецивилизованные“ страны. Полная же гибель международного капитала и прекращение его эксплуататорского властвования над „нецивилизованными“ или „полуцивилизованными“ странами, т. е. именно то, что должно быть целью России, для европейского пролетариата невыгодно и неприемлемо, совершенно так же, как и для европейской буржуазии».

«Наоборот, — продолжает Трубецкой необычный, но очень логичный анализ, — в отношениях своих к странам и народам неевропейской цивилизации будущая Россия должна руководствоваться чувством солидарности, видя в них естественных союзников, одинаково заинтересованных в преодолении империализма европейской цивилизации, Россия должна остерегаться от всяких попыток присоединить к себе ту или иную страну, не входящую в географические пределы Евразии… Но в то же время с этими неевразийскими, чисто азиатскими^[8] странами Россия должна поддерживать и культурное общение, и самые оживленные торговые сношения, а сверх того, более их умудренная опытом, должна организовывать их в противодействии против европейской цивилизации… и помогать им творить и развивать их собственные национальные культуры (выделено везде мной. — В.М.)».