Читать книгу - "Вдоль фронта - Джон Рид"

– Смотрите, – кричал он, – я нашел этот цветок в полях за рекой. Это очень любопытно! Я не знаю этого цветка! Он, очевидно, принадлежит к семейству орхидей! – Он нахмурился и угрожающе уставился на тайного агента. – Разве он не принадлежит к семейству орхидей?

– Да, действительно, есть характерные черты, – скромно отвечал тот. – Этот язычок… но пестик…

Тучный человек взглянул на цветок.

– Вздор! Он из семейства орхидей!

Стоящие кругом солдаты разразились громким спором:

– Да! Орхида!

– Не орхида!

– Несомненно, это орхидея!

– Что вы знаете об орхидеях, Георгий Георгиевич? В Ралиа, откуда вы приехали, нет даже травы.

Это вызвало смех. Настойчивый страстный голос покрыл его:

– Я говорю вам, это орхидея! Это новый вид орхидеи! Он еще неизвестен в ботанике…

Робинзон заразился спором.

– Орхидея? – обратился он ко мне насмешливо. – Разумеется, это не орхидея!

– Это орхидея! – горячо поддержал я. – Форма ее очень похожа на форму «дамской туфельки», которую мы встречаем в американских лесах.

Толстяк перевернулся и, уставившись на нас, разразился на ломаном английском языке:

– Да, да! – горячо заговорил он. – Она самая. Вы американцы? Я был в Америке. Я бродил по Канзасу и Миссури, работал на пшеничных полях. Я прошел через Техас, работая на скотоводческих ранчо. Я пешком прошел в Сан-Франциско, в Сакраменто, пересек Сиерру и пустынную Юма в Аризоне – вы знаете Юма? Нет? Я изучал на месте все способы обработки земли, чтобы применить их на сербских фермах. Мое имя Лазарь Обичан. Я агрогеолог и секретарь государственного земледельческого департамента в Белграде. Да (он прочистил горло, расправил плечи, расчищая себе путь в толпе, и схватил нас за отвороты пиджака), я послан сюда изучать почву, климат и условия жатвы в Новой Сербии. Я – эксперт. Я изобрел новый способ узнавать, что может расти на любой почве данной страны. Это автоматично, просто, может применяться каждым – новая наука. Слушайте! Вы даете мне сырость – я кладу ее сюда (он сильно толкнул Робинзона в лопатку), потом вы даете мне среднюю температуру – я кладу ее сюда (толчок Робинзону в сторону почки). От сырости я провожу вертикальную линию прямо вниз – так? От средней температуры я провожу горизонтальную прямую линию поперек (он наблюдал действие своих слов, набирая воздух в легкие; его голос повышался). В конце концов обе линии встречаются. И точка, где они встречаются, это и есть показатель испарений одного дня!

Он тыкал нас обоих в грудь, чтобы запечатлеть каждое слово, и повторял: «Испарения одного дня!» Он раскинул обе руки, воздел их над нами, выдерживая паузу, чтобы дать нам возможность лучше проникнуться смыслом его слов. Мы были поражены.

– Но это еще не все, что я открыл, – медленно продолжал он. – Это обширная коммерческая и финансовая схема, огромная! Слушайте! После этой войны Сербии потребуется много денег, много иностранных капиталов. Откуда они явятся? Из Англии? Нет. Англия будет сама в них нуждаться. Франция и Россия будут совершенно истощены. Капиталы придут не из Европы. Откуда же тогда? Я скажу вам. Из Америки. Америка богата. Я был в ней и знаю, насколько она богата. Слушайте! Мы оснуем Сербско-Американский банк с американскими капиталами и американскими директорами. Он будет находиться в Белграде и будет ссужать деньгами сербов – огромная выгода! Сербский закон позволяет брать двенадцать процентов, двенадцать! Он будет выгодно ссужать фермеров. Он будет покупать земли у обедневшего народа, разбивать их на мелкие участки и снова продавать, получая четыреста процентов прибыли. Обедневшие сербы будут продавать землю по низкой цене, но сербам нужна земля, они должны иметь землю. Мы здесь теперь обанкротились – вы можете покупать, как вы думаете? Вы можете купить всю Сербию за грош! Затем этот банк откроет в Белграде постоянную выставку американских изделий и будет принимать заказы: американская обувь, американские машины, американская одежда, а в Нью-Йорке он откроет выставку сербских изделий и тоже будет принимать заказы. Наделает денег кучу! Напишите об этом в ваших газетах. Если у вас есть капиталы, вложите в этот банк!

На станции зазвонил звонок. Начальник станции затрубил в рог, паровоз засвистал, и поезд тронулся. Мы вырвали свои пиджаки из рук мистера Обичана и побежали. Он бежал рядом с нами и продолжал говорить:

– В Сербии много естественных богатств! – кричал он. – Здесь можно разводить хлопок, табак, шелковичного червя, – прекрасная наносная почва. На юге покатые холмы для возделывания винограда! Дальше, на горах, пшеница, сливы, персики, яблоки, в Машве чернослив… – Мы вскочили на подножку. – Минералы! – вопил он нам вслед. – Золото… медь… труд дешевый!.. – голос его затерялся в шуме поезда.

Позднее мы спросили о нем одного сербского чиновника.

– Лазарь Обичан? – сказал он. – Да, мы его знаем. Он у нас под наблюдением: заподозрен в австрийском шпионаже.

Позднее днем мы долго стояли, чтобы пропустить воинский поезд – двенадцать открытых платформ, набитых солдатами в лохмотьях военной формы, закутанных в изодранные одеяла ярких цветов. Пошел небольшой дождь. Цыган-скрипач яростно играл, держа перед собой свою однострунную скрипку за вырезанный в виде лошадиной головы гриф, а кругом него лежали солдаты, распевая новейшую песнь об австрийском поражении:

Швабы прошли вплоть до Ралии, но дальше не пошли…

Гей, «како-то»?

Йой, «зашто-то»?

Не скоро они забудут Рашко Пол,

Ибо там встретили их сербы!

Гей, как это было?

Йой, почему это было?

При каждом полку находилось два-три цыгана, которые шли с войском, играя на сербской скрипке или волынке, аккомпанируя песням, которые постоянно сочинялись солдатами – любовные песни, прославление побед, эпические. И всюду по всей Сербии встречались народные музыканты, переходившие с одного деревенского праздника на другой, играющие танцы и песни. Странная замена! Цыгане фактически заменили собой старинных странствующих бардов, гусляров, которые передавали из поколения в поколение, через далекие горные долины, старинные национальные эпосы и баллады. И, однако, только они одни в Сербии не имеют права голоса. У них нет ни домов, ни деревень, ни земли – одни шатры и ветхие колымаги.

Мы бросили солдатам на платформы несколько пачек папирос. В первую минуту они, казалось, не поняли, в чем дело. Вертели пачки, распечатали их и уставились на нас тяжелыми, неживыми, плоскими лицами. Догадались – закивали нам, улыбаясь.

– Фала, – приветливо произнесли они, – фала лепо! Премного благодарны!