Читать книгу - "Подлость союзников. Как Запад предавал Сталина - Ральф Паркер"

В течение следующих четырех лет моя задача состояла в том, чтобы давать английскому и американскому народам ежедневные сообщения о ходе войны на Восточном фронте. На Западе люди жадно набрасывались на всякую весть о титанической борьбе Красной Армии с гитлеровскими войсками.

Во время поездок на фронт я наблюдал, как постепенно развертывалась одна из самых грандиозных в истории войн. На подступах к Москве, в Калинине, Сталинграде, Ржеве, Корсунь-Шевченковском, Севастополе, Киеве, Ленинграде, Одессе, Таллине, Минске, на берегах Вислы и, наконец, в Берлине…

Орудия грохотали на западе, и прожекторы рыскали по небу, когда я приехал в Можайск, вскоре после того как части генерала Говорова выгнали оттуда бронетанковые дивизии фон Бока. На Бородинском поле, возле памятника 1812 года, где в октябре 1941 года 32-я стрелковая дивизия генерала Полосухина задержала 300 немецких танков, дотлевала изба Марфы Кулаковой. Ее трое детей и шестидесятитрехлетняя старуха-мать сидели на корточках у пожарища. Группы женщин и детей стояли с веревками у шоссе, готовые помочь красноармейской транспортной колонне перебраться через снежные сугробы. Городские власти в Можайске, которые вместе с другими жителями партизанили, уже приняли от армии управление городом.

В город Калинин я приехал также сразу после его освобождения.

— Мы знали, что вернемся, и отошли всего на несколько километров от занятого немцами города, — сказала мне женщина — председатель городского совета, бывшая работница. — Мы планировали освобождение еще тогда, когда уходили из города.

В заваленном снегом овраге под Вязьмой я видел, как десятки девушек выкапывали из-под снега швейные машины, зарытые перед приходом немцев. Они работали на швейной фабрике, без устали строча обмундирование для Красной Армии, под артиллерийским обстрелом.

* * *

Каждый раз, когда я встречался с советскими людьми, я испытывал чувство глубокого изумления перед силой, которая таилась в каждом рядовом советском человеке. Мир, ужаснувшийся размерам катастрофы, которая постигла русскую землю, выражал свое восхищение твердостью духа русского народа в эти дни, полные тревоги и страданий. Однако на очевидца производили впечатление не столько страдания советского народа, сколько то, как этот народ отвечает на вызов врага, с непревзойденной стойкостью отражая его нападение.

Я проделал большой путь для того, чтобы изучить дух советского бойца — от берегов Арктики, где дозорные в белых маскировочных халатах подстерегали появление немецких судов, до высот Крыма, переходивших в то время из рук в руки. Я видел, как молодые добровольцы проходили военное обучение на заснеженных окраинах Москвы; видел юношу, который успел уже стать ветераном и вспоминал с товарищами о боях за Москву; видел раненых в госпиталях, которые рвались обратно на фронт.

Из всего, что я видел, я понял, что образ советского воина — это, в сущности, образ рядового советского гражданина. В этой стране не сложилось никакой военной касты. Советское воспитание в равной мере сказывается на всех гражданах.

Красноармеец сражался, зная, что его вожди считают основой советской стратегии возможно большее сохранение живой силы. Красноармеец сражался за родину в полной уверенности, что его высоко ценят, дорожат им.

Я заметил и нечто другое, особенно потому, что в этом сказывалась огромная разница между Советским Союзом и Англией: красноармеец на фронте был спокоен за судьбу своей семьи. В Каире мне рассказывали ответственные английские офицеры, что большая часть писем, посылаемых на родину солдатами Северо-африканского фронта, выражала именно эту тревогу за родных и что всякая задержка с почтой серьезно отражалась на настроении и духе солдат. Насколько мне было известно, советский воин на фронте не сомневался в том, что социалистическое государство постоянно заботится о его семье. Несмотря на то, что благодаря эвакуации миллионы людей оказались далеко от родного дома, бойцы Красной Армии вполне полагались на советскую власть в тылу.

Постепенно у меня сложился образ красноармейца, который суров и грозен, когда атакует врага, и который любит читать стихи Пушкина и Маяковского, уважает своего командира за его боевые заслуги, который мечтает о мире и при случае сидит над книжкой, готовясь к послевоенной жизни даже в окопах, который верит в свои силы и, познакомившись с приемами противника, ставит себе задачей победить его, как прежде ставил задачей освоить новый станок или участок необработанной земли. Итак, это простой советский гражданин, вставший на защиту советского строя, упорно, страстно и до конца верящий в правоту своего дела.

И вот, в то время когда советский воин показывал чудеса храбрости, верности, кристальной чистоты и умения воевать, в то время как весь Советский Союз, напрягая свои силы, отдавал все помыслы только одному — борьбе с гитлеровской Германией, в то время как он сражался во имя свободы и счастья всего человечества, — в это время на Западе, в военных и дипломатических кругах уже плелась сеть тайного заговора против этого героического и самоотверженного народа.

В 1943 году я на несколько месяцев приехал в Лондон. Там я видел военных и политических деятелей Англии, державших в своих руках возможность открыть второй фронт и вместе с русскими уничтожить противника. Но военные и политические лидеры Англии отнюдь не были заняты срочной необходимостью открытия второго фронта. Генералы обсуждали планы кампании на Балканах, а политические деятели занимались «проблемами», которые должны были якобы возникнуть после того, как Красная Армия войдет в Центральную Европу. Роль генерала Александера искусственно возвеличивалась в глазах британского народа, как человека, который с горстью камней, захваченных им при эвакуации английских войск из Европы в 1940 году, должен был вернуться обратно на континент. Но эти камешки были с побережья Атлантического океана, а высыпать их пришлось на берег Средиземного моря.

Меня, только что приехавшего из Москвы, наперебой приглашали к себе министры, видные сотрудники секретариата военного министерства, верховные комиссары, доминионов, отставные генералы, превратившиеся в военных корреспондентов. Тогдашний министр информации Брэнден Брэкен пожелал узнать от меня, как идет английская пропаганда в СССР. Из разговоров с ним мне стало ясно, что он уже не верит в прочность англо-советских отношений, предусмотренных договором о дружбе. Он спрашивал: «А как вы думаете, можно будет убедить русских, что наше вторжение в Европу через Средиземное море равносильно открытию второго фронта?»

А плотный, вылощенный Оливер Литтльтон, бывший в то время министром военного транспорта, пожелал услышать мое мнение насчет того, как Москва отнесется к освобождению Балкан английскими войсками. Мне вспомнился этот вопрос много позднее, когда я узнал, что Оливер Литтльтон одним из первых одобрил черчиллевскую политику интервенции в Греции после того, как английская дипломатия сделала все, чтобы помешать греческому народу избрать популярное демократическое правительство.