Читать книгу - "Великаны сумрака - Александр Поляков"

Тихомиров беспокойно заворочался под полстью. Жена очнулась: «Что, Левушка, приехали?» — «Спи, спи, Катю­ша.»

От напряжения заломило в висках.

Александр II был убит тогда, когда были истощены все средства народовольцев, когда революционеры ничем, каза­лось бы, не могли ему повредить. Верно. Но. Постой-ка, это, похоже, у Толстого (у горделивого графа случаются бли­стательные места). Какая глубокая мысль: человек умирает только от того, что в этом мире благо его истинной жизни не может уже увеличиваться, а не от того, что у него болят лег­кие, или у него рак, или в него выстрелили или бросили бом­бу .. А ведь он давно думал об этом, видел гибель людей, что- то такое отслуживших, исполнивших порой и неведомое им. Он, идейный руководитель «Народной воли», всегда был уве­рен: пока человек верно исполняет свое нечто — он не погиб­нет. Для него, Тигрыча, этим нечто многие годы была рево­люция. Атеперь?

«И теперь, и теперь!» — жарко зашептал Тихомиров. Но уверенности это почему-то не прибавило. Он устало прикрыл глаза. На душе — точно черти горох молотили. Терзали со­мнения: хорошо, из сотен революционных мальчишек путем гибели девяти десятых снова подберется горсть сильных лич­ностей, таких, к примеру, какими были Саша Михайлов, Соня Перовская, Андрей Желябов. Хорошо. Но скажите: чего достигли эти герои, эти великаны сумрака? (Жандармс­кий инспектор Судейкин пустил из Питера бонмо: были ве­ликаны, стали тараканы.) Где они? Где их творческое дело? Все разбито, уничтожено, а враг стоит, как стоял.

Впрочем, довольно. Пора успокоиться. До Казани еще далеко, надо бы уснуть. Скорей, ямщик, скорее — в тишину, уединение, где множество дум и сомнений, терзающих его в последние месяцы, быть может, найдут спокойное и ясное разрешение.

Он снова подумал — с некоторой неотвязной досадой: да, мы, люди, — орудия чего-то, и есть какая-то сила, над кото­рой мы не властны. Сквозь меха, шарф, рубашку рука про­бралась к образку Святителя Митрофана Воронежского, висевшему на шее. Образок был теплым. Тигрыч расстегнул пуговицы, рванул шарф и высвободил образок на свет, по­чувствовав, как в открывшуюся грудь ударило ледяной стру­ей. Вгляделся. Над головой Святителя поднималось сияние, он смотрел на беглеца взыскующими глазами.

Нет, не знал беглец, что спустя более чем столетие малоизве­стный образ Митрофана Воронежского будет обретен в день прославления мощей Святителя; и именно тогда же прославят сонм русских новомучеников, возглавляемый Царственными страстотерпцами. На обороте счастливой находки прочтут: образ сей в июле 1837 года поднесен Цесаревичу Александру Николаевичу в Воронеже, во время его многомесячного путе­шествия по Империи. Того самого путешествия, которое с лег­кой руки поэта Жуковского, воспитателя наследника, стало обручением будущего Александра Второго с Россией.

Тихомиров задохнулся от ветра. На миг почудилось, что он понял, почему Александр II пошел к толпе, в которой сто­ял с адской машиной бледный Гриневицкий. Мысль возни­кала — неясно, робко, пропадала и скоро пропала вовсе. Он уснул, сжимая образок в покрасневшей от стужи руке.

.Поздним мглистым вечером в служебной квартире на Невском проспекте сидели за ломберным столиком спасен­ный Тигрычем полковник Кириллов и новый инспектор санкт-петербургского охранного отделения жандармский подполковник Георгий Порфирьевич Судейкин, плотного сложения молодой мужчина с насмешливыми умными гла­зами. Над их головами, как раз на уровне картины «Торже­ства в Царском Селе», висело облако папиросного дыма.

— Мнится мне, узнал я его, — раскуривая новую папиро­су, простуженно сказал Кириллов. — А когда в себя пришел, этого «профессора» и след простыл.

— Понимаю, Георгий Георгиевич, — снисходительно улыб­нулся Судейкин. — Монополька царицынская после прору­би — первейшее дело. Говорите, глаза у него — точно убега­ют? А на платье — непременно пятно от пищи?

— Именно!

— Пачкун. Щец александровских с толком похлебать ему некогда: торопится, бестия, прокламации сочинять.— мот­нул крупной головой инспектор. — Вот капустка-то с лож­ки, да на чесучевый пиджачишко.

— Одна незадача: брови уж больно кустистые, аки пальма эфиопская, — засомневался Кириллов. — И пятно родимое на правой щеке. С пятиалтынный, пожалуй.

— Сие ничего не значит, — пожал тяжелыми плечами Су­дейкин. — Этим террористам внешность сменить, как нам галстук. Одного брали. В жизни красавец писаный, а из печатни подпольной выскочил — страхолюдина горбатая, ну прямо песиголовец сказочный. Жуть! Да еще с «бульдогом». Так что насчет бровей эфиопских или бородавок.

— Пожалуй, — задумался Кириллов. — Теперь уверен — он, Тигрыч! Глаза, повадки, говорок. Иду я по Фонтанке — люблю вечерние променады! — и вижу: мой любимчик Ка- пелькин из кондитерской с кем-то выходит. Говорят о чем- то, негромко, но горячо. Заметили меня, Капелькин стуше­вался, а приятель его уставился, лицо мое рассматривает: не разобрался, я ж без мундира. И еще раз его же встретил. Он самый, «профессор Алещенко», Лев Тихомиров!

— Стало быть, сбежал из Москвы, от самого Скандрако- ва. На Волгу-матушку подался, — хмыкнул Судейкин. — Прямо Стенька Разин. Жаль, опростоволосились вы, Геор­гий Георгиевич, с этим вашим Капелькиным. Змею на груди пригрели.

— Увы, мне, увы.— вздохнул полковник Кириллов. — Доверился кузине, Анне Петровне. Несчастная, она ведь влю­билась в него, как кошка. Все музицировали вместе, да кар­тишками баловались, онерами-мушками. Добаловались. Когда злодея арестовывали на квартире нигилиста Колодке- вича, Анна Петровна была на четвертом лунном месяце. Малютку-мальчика родила. Выходит, от арестанта.

— Мальчика? Смотрите-ка, с моим сыном ровесники! — растрогался Судейкин. — Вы коньячком-то угощайтесь. Ста­ринного свойства, из винограда уни-блан. Угадываете? Вы­держан в бочках из лимузенского дуба.

— Благодарю. Чудесный напиток! — кивнул полковник и вдруг расхохотался: — Вы бы видели, Георгий Порфирьевич, вы бы только видели!

— Чему вы смеетесь? Что. Что с моим мальчиком. ро­весник?

— Да нет же! Помните, в декабре 80-го сыск по политичес­ким делам передали частью от нас в ведение градоначаль­ства? Вот уж наш Капелькин повертелся, как бесенок на ско­вороде! Попробуй тут предупреди своих бунтовщиков о гото­вящихся арестах, ежели к нам в экспедицию сведения не поступают, а? А я все в толк взять не мог: чего это мой проте­же ходит чернее ночи.

— Ну да будет об этом, Георгий Георгиевич, — разогнал рукой дым Судейкин. — Капелькин в равелине под замком, ваша кузина плачет над малюткой, а Тигрыч на воле. Не дело это. Но есть у меня на примете один человечек.

— Мое агентурное отделение готово содействовать.

— Один человечек.— словно бы не расслышал жандарм­ский инспектор. — Бывший штабс-капитан кронштадтской артиллерии. И тоже в рядах преступной «Народной воли» состоит. Да не просто. А в члены исполнительного комитета выдвинут. Поиграем-ка мы с ним, — Судейкин встал и, не прощаясь, пошел к выходу.