Читать книгу - "В советском плену. Свидетельства заключенного, обвиненного в шпионаже. 1939–1945 - Райнер Роме"

Полдень, ровно двенадцать. Суп из рыбных консервов. Нам положено 750 граммов этой незамысловатой еды. По вечерам снова суп. Сколько пшена и рыбы положено для супа, определялось администрацией тюрьмы. В отличие от многих других тюрем, где большая часть продуктов разворовывалась, в «малой тюрьме», к чести ее начальника будет сказано, заключенные получали все, что полагалось. Начальник тюрьмы, сержант, неподкупность и справедливость которого была притчей во языцех, являл собой резкий контраст с порядками, царившими в других местах заключения, не ленился ежедневно лично принимать на складе все полагавшееся нам продовольствие. С дотошностью он следил и за тем, чтобы продукты соответствующим образом обрабатывались, и постоянно находился около котла, где варился суп. И охранникам он не давал спуску, а иногда и сам участвовал в раздаче пищи. Сержант был еще очень молод и являлся членом коммунистической партии. По всей вероятности, он многое познал в своих партийных школах. Он отличался искренней преданностью делу партии, был убежденным коммунистом и членство в партии не использовал в карьерных целях или в целях личного обогащения. Несмотря на строжайшее соблюдение служебных предписаний, сержант как мог старался облегчить участь заключенных. Он понимал нас буквально во всем, хоть и не разделял наши воззрения. И немедленно принимал меры против всякого произвола служащих и подчиненных. Полагающуюся ему махорку он раздавал заключенным, причем при условии строжайшего соблюдения равенства порций, без учета конкретных лиц, подхалимы его благосклонностью не пользовались, а таковых было достаточно.

Поначалу я лично относился к нему весьма настороженно. Вследствие уже упоминавшейся интриги с получением хлебного пайка, присвоенного шанхайцем, начальник тюрьмы считал меня интриганом и скандалистом. Но после моего достаточно продолжительного пребывания в камере в одиночестве он вызвал меня к себе в кабинет и в деталях допросил о произошедшем. Призвав на помощь все свои жалкие знания русского и жестикуляции, я ему все же объяснил, как все происходило на самом деле. Начальник тюрьмы молча и весьма серьезно выслушал мою аргументацию и сказал: «Я вижу, ты – приличный человек. Наши эмигранты не такие. Капитализм испортил их». И сержант отпустил меня, на прощание сунув краюху хлеба, явно предназначавшуюся ему самому.

Несколько дней спустя сержант вновь вызвал меня побеседовать о порядке раздачи хлебных паек. «Это, конечно, плохо, что ты остался один в камере, – сказал он. – А сейчас тюрьма опустела: комиссары разъехались праздновать Новый год. Но ничего, потерпи еще немного. Недавно сообщили о новой партии заключенных. Тогда положение улучшится».

Я попытался ему объяснить, что чувствую себя не так уж и плохо и мне вовсе не хочется, чтобы мне не давали покоя вновь прибывшие русские эмигранты.

– Я проконтролирую, чтобы ничего подобного впредь не допускалось, – успокоил меня сержант. – Тогда тебе будет полагаться дополнительная порция супа. А она тебе ох как понадобится.

Пристально посмотрев на меня, он кивнул в подтверждение сказанного. Дополнительная порция супа – это было, конечно, здорово. Но что за работу сержант имел в виду?

И этот сержант сдержал слово, причем тянуть не стал. Уже на следующий день провели дезинсекцию камеры. Это полагалось проводить раз в месяц. На тюремном дворе появился передвижной дезинсектор. Заключенных заставили вынести на двор вещи сокамерников и свои, поместить их в емкость дезинсектора. Мне тоже довелось в этом участвовать, и я с удовольствием воспринял возможность размять косточки после многодневного лежания на нарах, прибавить, так сказать, минут к нашим ежедневным четвертьчасовым променадам по кругу, глядя друг другу в затылок. Так что дезинсекция воспринималась мною как своего рода глоток свободы. Незамедлительно последовали дополнительные порции супа, которые разливал по мискам лично сержант. И это было объяснимо: порции супа имели все шансы попасть не туда, куда полагалось.

Сержант не стал тянуть и с наполнением камеры только что пригнанными новичками. И если я в глубине души не очень-то и верил заверениям сержанта относительно контингента сокамерников, то вынужден был убедиться, что он отнюдь не кривил душой.

Дверь камеры распахнулась, и вошел молоденький советский солдат при полной форме, в меховой шапке и с мешком под мышкой.

– Приветствую тебя, товарищ! – обратился он ко мне и с улыбкой уселся на нары рядом. И вообще вел себя так, будто мы с ним закадычные друзья. Потом чуть подумал, о чем все-таки говорить дальше. Я сначала кивнул и подумал, что мне сулит эта моя работа, которую собирались поручить, – к лучшему она для меня или же к худшему. Но этот новый товарищ определился быстро. Запустив руку в карман, он извлек оттуда целую горсть махорки.

– Давай!

И мы с ним выкурили по «цигарке за знакомство». Спички тоже были при нем – потрясающая роскошь для моего тюремного быта.

Наверное, с час мы с ним сидели и говорили о превратностях нашей судьбы. Солдат признался, что для него – событие общаться с самым настоящим «капиталистом». Он буквально засыпал меня вопросами о жизни на Западе. О коммунистах, ведущих борьбу в Германии, его явно неплохо проинформировали, но он, судя по всему, не очень-то этому и верил. И то, что я это подтвердил, явно потрясло его. То, что там за границей рабочие жили отнюдь не на хлебе и воде, а каждый мог ежедневно съедать по хорошему куску мяса, в особенности удивило его. Но отсутствие на Западе махорки снова снизило его привлекательность. Ему не раз приходилось курить трофейные сигареты, но он терпеть не мог их вкуса. «Никакого вкуса вообще, будто воздух через себя пропускаешь, – считал он. – Махорку куришь и чувствуешь, что это табак, но нужно ведь еще и газетную бумагу иметь». Специальную бумагу для свертывания сигарет он тоже не особо жаловал – «Никакого вкуса»!

Он подвинул мне кисет.

– Бери, сколько хочешь! – предложил он и рядом положил внушительный обрывок газеты. То, что я разделял его точку зрения на махорку в газетной бумаге, заметно обрадовало солдата.

Ну тут и я решил полюбопытствовать.

– Ну, а ты как здесь оказался? – спросил я у него.

Лицо его слегка помрачнело.

– Ай, да ерунда, – ответил солдат, а потом достаточно подробно обрисовал мне события, которые привели его на нары.

На железнодорожной станции разгружали муку, пересыпали ее в сарай. На следующий день ее должны были отвезти, но до отправки она оставалась под охраной, потому что без охраны ничего оставить было нельзя – тут же бесследно исчезало. Мой новый сокамерник тоже стоял на посту у этого сарая и охранял сложенную там муку. Но к нему подошла парочка приятелей. Оба приятеля предложили – мы нагружаем с десяток мешков и хорошо платим, а ты делаешь вид, что ничего не происходит. А что такое десять мешков для такой кучи? Все прошло как по маслу, но патруль задержал тележку, на которой везли эти десять мешков. – И слава Богу, что так все обошлось! Политику не пришили. Мне светит год, от силы два. Только и всего.

Потом солдат стал мерить шагами камеру – вышло пять шагов, но эта игра довольно скоро наскучила ему. Подойдя к двери камеры, он сначала прислушался, а потом принялся стучать. Охранник открыл окошечко, и мой сосед обменялся с ним короткими фразами. Когда окошечко снова захлопнулось, сокамерник-солдатик с улыбкой дружески ткнул меня в бок.