Читать книгу - "Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов"

Согласно Н.Л. Рубинштейну, «свободному общиннику – мужу – противостоит патриархальный раб-челядин»^[971]. П. А. Пьянков утверждает, что «холопы, наделенные землей (пекулием), в период феодальной раздробленности, не говоря уже о более ранней поре, никогда не составляли значительной части сельского населения Руси»^[972]. Между тем А. А. Зимин говорит о «значительной роли холопьего труда в феодальной вотчине XIV–XV вв.», объясняя это «незавершенностью процесса крестьянского закрепощения в условиях продолжающейся внутренней колонизации страны»^[973].

Не вполне ясно, что имел в виду П. А. Пьянков, заявляя, что на Руси «замедленный процесс развития феодального строя не дал возможности рабам, наделенным пекулием, превратиться в сервов»^[974]. Но превратиться в смердов не помешал? А ведь у смердов и сервов есть разительные черты сходства. На выморочное имущество тех и других распространялось владельческое право сеньора («main morte» у французов) или князя («задница» Русской Правды).

Л.М. Марасинова на частном примере попыталась проследить превращение смердов XIII в. в сябров XV в.^[975] Она опиралась на текст весьма сомнительной (скорее всего подложной) грамоты XIII в. и исходила из представления о том, что смерды – это свободные общинники^[976]. Противоположной точки зрения придерживается И. Я. Фроянов. Он считает смердами бывших рабов, посаженных на землю и обложенных данью. При этом автор различает «внешних смердов», платящих дань-контрибуцию, и «внутренних смердов», платящих дань-ренту^[977]. Заметим, что источники не знают такой терминологии и такой стратификации. А. А. Зимин предполагает присутствие смердов в составе холопов^[978]. Думается, следовало бы обратить больше внимания на различия в положении холопов и смердов. Обе эти категории выступают у Фроянова как рабы, посаженные на землю. Если признается, что «внутренние смерды» платили ренту землевладельцу, значит их можно считать феодально-зависимыми, и само наличие такой категории населения свидетельствует о явных элементах феодального строя уже во времена, по крайней мере, Ярослава Мудрого. Но феодалом было только государство, ибо смерды зависели не от частных владельцев, а от главы государства – князя или заменявших его в этой роли городов-сеньоров – Новгорода и Пскова. Распространение холопства говорит, наоборот, о признаках рабовладельческого уклада. Обе тенденции сосуществуют и развиваются при наличии в обществе также свободных мужей как наследия военной демократии предшествующего периода.

Социальный состав крестьянства более позднего периода изучался в трудах Л. В. Черепнина, В. И. Корецкого, А. А. Зимина, А. Н. Сахарова и др. «Сирот» средневековой Руси Л. В. Черепнин уподоблял закупам и считал, что они стремились добиться для себя прав смердов^[979]. Г.Е. Кочин возражал против противопоставления «новопорядчиков» «старожильцам»^[980]. В. И. Корецкий, продолжая тему, актуализированную исследованиями А. Л. Шапиро, исследовал положение бобыльства в конце XVI – начале XVII в.^[981] Этой и другим прослойкам сельского населения XVII в. уделил внимание и А. Н. Сахаров^[982]. Ю.А. Тихонов проследил некоторые пути слияния различных категорий зависимых людей в боярских и дворянских усадьбах (деловые, дворовые, задворные, кабальные, крепостные, старинные) и в округе (крестьяне, бобыли, захребетники, соседи)^[983].

B. М. Панеях поддержал идею Л. В. Черепнина о связи происхождения кабального холопства с процессом развития сделок по займу «серебра»^[984]. А. А. Зимин показал использование «деловых людей» на сельскохозяйственных работах в XVII в.^[985] При этом автор подчеркивает, что «деловые люди были очень далеки от вольнонаемных рабочих»^[986]. 3. А. Огризко коснулась вопроса о социальном расслоении черносошного крестьянства в XVII в. По ее наблюдениям, имущественное неравенство среди черносошных крестьян было неустойчивым, и «столкновения между „сильными“ и остальными крестьянами не могут быть рассматриваемы как борьба между бедными и богатыми»^[987].

1965–1966 гг. – это время неослабевающего внимания советской историографии к истории «классовой борьбы» в дореволюционной России. Ей посвящались публикации новых или малоизвестных источников^[988], обобщающие монографии^[989] и теоретические статьи^[990], исследования отдельных этапов^[991] и частных случаев^[992]. Особо изучалась такая форма классовой борьбы, как крестьянские побеги^[993]. При этом подчеркивались положительные результаты побегов для общего развития страны. По мнению П. В. Снесаревского, побеги увеличивали сельскохозяйственную продукцию, так как вели к заселению новых районов. Одновременно они увеличивали и промышленную продукцию, способствуя росту городского населения. Оба эти фактора являлись вкладом в распространение «товарных элементов», эволюцию крестьянского землевладения в сторону частной собственности, дифференциацию крестьянства и создание предпосылок перехода к капитализму. Классовая борьба крестьянства, «еще не разрушая феодального строя, содействовала формированию в нем таких элементов, которые готовили почву для развития новых производственных отношений»^[994]. Данная концепция не могла вполне согласоваться с показом отрицательного влияния крестьянских побегов на запустение Центра и хозяйственное разорение страны в конце XVI – начале XVII в.^[995]. Крестьянские побеги рассматривались больше в связи с историей колонизации новых районов и развития в них более передовых методов экономики^[996].