Читать книгу - "Нестор-летописец - Наталья Иртенина"

Когда животы разомлеют, подопрут пояса и станут подыгрывать музыке, тогда в дело пойдет легкая мелочь для баловства: яблоки, груши, вишни и редька в патоке, луковники, пшенники, пастила ягодная, блины, сладкие оладьи с медом и маковым молочком, ломти хвалисских дынь и арбузов, свежие и в патоке, творожники и сырники, орехи и винные ягоды в меду, сушеные фиги, изюм, сарацинские сласти, доставляющие много беспокойства зубам.

А все это хорошо, когда сдобрено веселым напитком — медами ставленными и взваренными, ягодными и с пряностями, грецким вином, красным и зеленым, пивом да брагою. Неплохо и квасом сбрызнуть съеденное, запить киселями либо морсами.

Над столами льется звончатый гусельный перебор, раскатывается щелканье трещоток. Стонут под смычками трехструнные гудки и задорно пересвистываются сопели. В теремной палате разливается голос песельника, на ходу слагающего песню. Во дворе куролесят скоморохи, дрыгают ногами, стучат себя по заду и кричат срамные прибаутки.

Весело!

Старый воевода Янь Вышатич сидит невдалеке от князя, по правую руку. Хотя и не ездил сам на ловы — разнылась поясница, ему тоже весело. Засиделся воевода в Чернигове, хочется сесть на коня либо взойти на лодью и с доброй дружиной пойти в поход. Князь Святослав, угадав желание боярина, посылает его по осени в Ярославль и Белоозеро — в полюдье за данью. Выходить надо уже скоро. Как улетят по воздуху последние осенние паутинки и воды Десны потемнеют, тут же выдвигаться, чтобы к началу ледостава быть на месте. А до того срока еще несколько седмиц и есть время для праздного веселья.

Позади воеводы стоит прислуживающий отрок. Наливает в золотую чашу питье, убирает обглоданные кости и лужи со стола, подает блюда и утиральник для рук. Он одет в белую атласную рубаху и суконные порты, обут в натертые салом сапоги. Янь Вышатич ест не столь уж много и пьет умеренно, потому отрок волен глазеть по сторонам. Ничто другое не увлекает его настолько, как ловкость кравчих, умело сокрушающих искусные творения поваров и пекарей. Замершая на блюдах дичь под их руками с ножом тотчас обнаруживает свое прожаренное и начиненное всякой всячиной нутро. Дивные пироги-хоромы сперва теряют крылечки, гульбища и теремные главки с маковками, затем их растаскивают на отдельные клети, и все эти сени, истобки, светлицы, изложни, гридницы и молодечные, челядни, хлебни и поварни отправляются во рты княжих мужей, где претерпевают окончательное крушение.

Князь Святослав, изрядно повеселевший и ищущий развлечения, приметил нового слугу у боярина.

— Из чьего рода сей отрок? — заинтересовался он.

— Род его незначителен, князь, — помедлив, ответил воевода. — Он мой холоп.

— Холоп? — Святослав Ярославич зашелся в буйном хохоте. — Шутишь, боярин, или впрямь нарядил в паволок раба? Больше некому служить моему славному воеводе на дружинном пиру? Разве у тебя перевелись добрые отроки?

— Нет, князь, не перевелись. Этого холопа я нарядил в паволок и велел прислуживать мне, потому что он достоин того.

— Раб достоин тонких одежд? — Князь пуще раззадорился и замахал в воздухе недообгрызенной костью. Прочие бояре тоже посмеивались над забавной шуткой воеводы. — Первый раз такое слышу, ха-ха-ха! Ну и повеселил ты нас, Янь Вышатич. Ай да воевода!

— То не шутка, князь, — спокойно молвил боярин, отпивая вино из чаши. — Сей холоп весьма изощрен в книжной премудрости. Он начитан в Священном Писании и трудах святых отцов Церкви. Изрядно искусен в духовных беседах. И в греческих хронографах отменно знает толк. Я нахожу немало отрады, когда он читает мне какую-нибудь книгу и по-своему толкует трудные к пониманию места.

Князь Святослав удостоил холопа взглядом, в котором, впрочем, было больше недоверия.

— Где же ты, воевода, раздобыл столь разумеющего раба? На торгу в Корсуне? Или в самом Царьграде? На Руси таких, чай, не водится. Или же ты, Янь Вышатич, взял боем какую ни то церковь и пленил поповского сына, чтоб вести с ним душеполезные беседы?

Последние слова потонули в безудержном хохоте дружины.

— Скажи-ка, боярин, — продолжал беззлобно острословить Святослав, — затмевает ли твой холоп разумом нашего светоча блаженного Антония?

— Не знаю, князь, — усмехнулся в бороду воевода, — со старцем Антонием я не беседовал, ибо он, как ты ведаешь, любит молчание и уединение.

— То верно, — согласился Святослав. — Сбежал от меня блаженный старец. На Болдиных горах обосновался и пещеру себе выкопал. Вот, думаю, не поставить ли ему там церковь? А либо монастырь сотворить по подобию Печерского?

— Сотвори, князь, — благодушно молвил воевода. — Это доброе дело.

— А холопа своего мне отдашь? — вдруг спросил Святослав, опять взмахнув костью, о которой, верно, забыл.

— Не гневай, князь, только на что он тебе?

Воевода невольно обратился взглядом к длиннобородым песельникам, сидящим на лавке в ряд и волхвующим над своими чародейными гуслями.

— Как на что? Будет рассказывать мне хитрые сказки, как тот мудрый грецкий раб Езоп, — ответил Святослав и наконец бросил кость на пол. — А не то велю сделать из него попа. Станет отпускать мне грехи загодя и благословлять на что захочу.

Он поискал глазами кого-то у самых дверей палаты и, найдя, крикнул:

— Эй, отче Игнатий, растолкуй нам, что писано в грецкой Кормчей книге — дозволено ль иметь попов в холопах аль нет?

Иерей, сидевший на княжьем пиру, и без того был видом уныл оттого, что вокруг творились скоморошьи игрища и срамные смехачества, волховные песнопенья и безбожные плясанья. Обращение Святослава повергло попа в еще большее смятение. Поднявшись со скамьи, он огладил бороду, стряхнул с нее крошки и изрек с опущенным долу взором:

— Привести раба на священничество есть хула на святую Церковь, князь. Никак неможно сего сотворить. Разве лишь в том случае, ежели раб будет отпущен на волю пред послухами и с подобающей грамотою.

Святослав махнул на попа рукой.

— Ничего-то у тебя неможно, отче Игнатий.

— Не серчай, князь, — вставил слово воевода, без радости слушавший этот разговор, — не могу я отдать тебе моего холопа. Может, снова посмеешься, но он как сын мне. Расстаться с ним не хочу.

Несда, стоявший доселе ни жив ни мертв, выронил из рук блюдо с объедками. Он перевел дух и пополз по полу, медленно собирая огрызки. Вставать не торопился, вновь оказаться на виду у князя было страшно.

— Нелепо сие, воевода, — покачал головой князь, — и неслыханно. Если так дорог тебе холоп, дай ему вольную и держи при себе в дружине. А так лишь позоришь свои седины и свою честь.

— Моя честь, князь, — мои походы и битвы, — сверкнул глазами из-под густых бровей воевода. — Горе тому, кто дерзнет позорить меня. Моя рука еще крепко держит оружие. А что до холопа, то он сам не желает, чтобы я отпустил его.

Святослав и дружинники подняли новый веселый шум.