Читать книгу - "Цель жизни. Записки авиаконструктора - Александр Сергеевич Яковлев"

– Оказывается, вы большой поклонник русского балета.

Файмонвилл рассмеялся и, указывая пальцем на мои генеральские погоны, ответил:

– Беру пример со старшего по чину!

Открытие переговоров трех держав состоялось на Спиридоновке, в особняке Наркоминдела, в весьма торжественной обстановке. Главным переводчиком был Максим Максимович Литвинов.

Стороны обменялись речами, и после этого приступили к работе эксперты по специальности. Заседания проходили 28, 29 и 30 сентября и велись в дружественной обстановке, но оказались, к сожалению, бесплодными.

Нас интересовало, что и как скоро могут нам дать союзники, а они в свою очередь старались выяснить, как долго мы сможем продержаться. Бивербрук, видимо, прощупывал, насколько мы сможем оттянуть силы Гитлера на восток, сумеет ли Англия мобилизовать свои ресурсы на длительную борьбу с нацистами.

В ходе переговоров американцы ничего конкретного нам не предложили – ни самолетов, ни моторов, ни авиационного оружия. Они больше выспрашивали, что нам нужно на будущее. Англичане были склонны снабдить нас истребителями «Харрикейн», совершенно устаревшими, от использования которых они сами тогда уже отказывались. Эти «Харрикейны» никак не могли сражаться с «Мессершмиттами». Когда мы заговорили о более современном истребителе – «Спитфайр», Бальфур заявил, что «Спитфайр» еще находится на «секретном листе»: не может служить предметом экспорта. Практически мы так ни о чем и не договорились.

Было ясно: если союзники и окажут нам какую-либо помощь, то лишь в будущем. А пока что надо рассчитывать только на себя, на свои собственные силы. А это тогда значило хорошо, организованно и с минимальным ущербом дя выпуска самолетов провести эвакуацию.

После эвакуации КБ в Сибирь я остался в Москве и целиком посвятил себя работе в наркомате.

Никогда не забуду Москву осени 1941 года. Она запомнилась суровой, холодной и строгой, но, как никогда, дорогой и близкой.

Облик города резко изменился. Первое, что бросалось в глаза, – окна домов, оклеенные крест-накрест бумажными полосами. Это могло обезопасить людей от осколков в случае повреждения стекол при бомбардировке.

На заставах – «ежи» и мешки с песком, сложенные штабелями. Они служили бы баррикадами в случае прорыва немецких танков.

Город пустел: женщины, дети эвакуировались на восток. Моя семья также эвакуировалась. Все личные интересы, привычки, сложившиеся за годы мирной жизни, были сразу забыты. Как правило, мы работали в наркомате до 2–3 часов утра. Чаще всего оставались ночевать на работе, где были оборудованы комнаты для сна.

Поездки по заводам и аэродромам, важнейшие заседания в правительственных учреждениях, бесчисленные телефонные звонки – на все это буквально не хватало суток, но ненависть к врагу удесятеряла силы каждого.

Над городом часто появлялись вражеские самолеты. То в одном, то в другом конце Москвы можно было услышать взрывы упавших бомб, увидеть столбы дыма и пламя пожара.

Аэрофотосъемка пожаров в Краснопресненском районе Москвы после налета немецкой авиации

У нас в наркомате ввели правило: во время тревоги в обязательном порядке спускаться в убежище, где установили специальный пункт связи. Народный комиссар и его заместители могли во время тревоги поддерживать нормальную связь со всеми предприятиями.

Попаданий в наши заводы было мало, хотя враги на них специально охотились. У летчиков сбитых германских бомбардировщиков находили карты, на которых крестиками были помечены авиационные заводы, так же, впрочем, как и наш наркомат.

Мне часто приходилось во время бомбардировок выезжать по вызовам в правительственные организации. Необычную картину представляла Москва во время тревоги. Мчишься на машине и не узнаешь города. На улицах ни души. Только лучи прожекторов ночью, гул орудийной канонады и шуршание падающих на асфальт осколков снарядов зенитной артиллерии выдавали присутствие жизни в притаившейся, ощетинившейся Москве.

Население Москвы всемерно помогало войскам МПВО оборонять столицу. После напряженного трудового дня, часто весьма длинного, десятки тысяч рабочих и служащих занимали посты на крышах домов. Страшные вначале зажигательные бомбы стали презрительно именовать «зажигалками». Девушки столицы осаждали военкоматы, комсомольские комитеты, добиваясь принятия в зенитные части. Если решили бы поставить памятник героям, защищавшим столицу от воздушных налетов, я предложил бы воздвигнуть на высоком постаменте бронзовую фигуру молодой москвички-зенитчицы в пилотке…

Московский пожарный показывает военнослужащему военно-технического состава обезвреженные немецкие зажигательные бомбы

Военная обстановка спаяла людей. Постоянная общая опасность, необходимость проводить все время вместе, потребность взаимной поддержки в работе сделали людей более близкими. Появилась какая-то особенная душевная теплота в отношении друг к другу. Каждый из нас, так же как и солдаты в строю, стал больше чувствовать локоть товарища. Это сильно поддерживало.

Однажды, после очередной тревоги, усталый и разбитый от бессонных ночей и напряженной работы, я вернулся из бомбоубежища к себе в кабинет. Просматривая газету, увидел, что в филиале Большого театра идет «Лебединое озеро». Быстро собрался и поехал в театр.

Как и все вокруг, театр также изменил свой облик. Партер, ложи и ярусы занимала не нарядная, оживленная толпа зрителей мирного времени. Театр был заполнен большей частью военными, фронтовиками, получившими на день-другой отпуск и приехавшими в Москву отдохнуть. В театре было холодно.

Но как только за дирижерским пультом появился народный артист СССР Файер, раздались первые звуки оркестра и раздвинулся занавес, я перенесся в сказочный мир «Лебединого озера». Чудесная музыка Чайковского, яркие краски декораций и костюмов, изящные, воздушные балерины, порхавшие по сцене, волшебные звуки замечательного оркестра Большого театра трогали до глубины души.

Досмотреть спектакль до конца не удалось: с третьего акта меня вызвали в наркомат.

Самые тревожные дни наступили после взятия немцами Орла, 3 октября. 6 октября был сдан Брянск. В сводке Совинформбюро за 11 октября сообщалось о напряженных боях с противником на Вяземском и Брянском направлениях.

В эти напряженные дни, которые переживала Москва, а с нею и вся страна, мне довелось побывать у Сталина. Настроение было, прямо скажу, нервное. Все мы, причастные к оборонной промышленности, особенно чувствовали свою долю ответственности за положение на фронте.

Сталин принял меня и наркома в Кремле у себя на квартире, в столовой. Было часа четыре дня. Когда мы зашли в комнату, то почувствовали какую-то необычную тишину и покой. Сталин был один. По-видимому, перед нашим приходом он прилег отдохнуть. На стуле около дивана в белом полотняном чехле лежал раскрытый томик Горького, перевернутый вверх корешком.