Читать книгу - "Повседневная жизнь Москвы в Сталинскую эпоху. 1930-1940 года - Георгий Андреевский"

«Юными ленинцами» пионеры стали после смерти вождя, в 1925 году. Звание это было присвоено им в торжественной обстановке, на Красной площади.

Московским школьникам двадцатых-тридцатых годов предстояло тогда прожить нелегкую жизнь. И были в ней и война, и голод, и холод, и потери близких, и бедность, и тяжелый труд. Но жизнь, несмотря ни на что, показала, что в соответствии с данным обещанием они стали «достойными гражданами своей социалистической Родины». В 1946 году им было уже по тридцать, а то и больше, и они пережили самую страшную в нашей истории войну.

22 июня 1941 года школьники уже не учились. Они успели сдать экзамены, а десятиклассники – провести выпускной бал. Недовольным этим фактом остался один двоечник, срезавшийся на последнем экзамене. «Напал бы Гитлер раньше, может быть, и экзамен отменили», – пробурчал он, за что сразу схлопотал затрещину от своего приятеля.

1 сентября 1941 года обычный учебный год в московских школах не начался. Двести тысяч детей к этому времени были организованно вывезены из города. Многие же уехали из Москвы со своими родителями в эвакуацию.

Детей же, которые остались в городе, решили в школах не собирать. Опасались, что во время занятий в здание угодит бомба.

Во многих школах обучение стало очно-заочным. Были созданы «консультационные пункты», где ученики слушали объяснения учителей по два часа три раза в неделю и получали задания. Школьники воспринимали такую систему вполне серьезно. Почти все сдали экзамены и при этом половина – на «хорошо» и «отлично»! А восемьсот школьников даже закончили весной десятый класс.

Жизнь детей, оставшихся в Москве, была не легче жизни взрослых. Представьте: в Москве долгая холодная зима, вечером темнеет, но на улицах не зажигают фонари, дома, как могильники, стоят темные и холодные, в большинстве их нет ни газа, ни электричества, а в некоторых ударной волной фугасных бомб выбиты стекла. Люди сидят в своих комнатах в пальто и валенках, молчат и греют озябшие руки у стекол керосиновых ламп, отбрасывая пальцами жуткие нервные тени на стены и потолок. Скучно. Дети предоставлены самим себе. Многие школы заняты под госпитали и общежития, а школьное имущество – столы, шкафы, парты – вынесено во двор и мокнет под дождем и снегом.

Жизнь заставила детей повзрослеть. Многие, кто постарше, работают. Работает, в частности, сорок процентов тех, кто учится по очно-заочной системе, а семьдесят-восемьдесят тысяч подростков не учатся вообще, а только работают. Зарабатывают они на производстве до четырехсот рублей. Это неплохо.

В декабре 1941 года немцев отогнали от Москвы, а весной в город стали возвращаться беженцы. Осенью 1942 года во всех школах Москвы возобновились занятия.

Как и во всем городе, в школах следили за светомаскировкой, пожарной безопасностью и порядком. Сигнал воздушной тревоги подавался частыми прерывистыми звонками. На крышах школ дежурили преподаватели и ученики старших классов. Были созданы команды, отряды и звенья: противопожарные, химической защиты, санитарные, охраны порядка, наблюдения и связи. Школьники были обязаны носить противогазы, а директора расписывали в своих приказах, кто из них и где должен находиться постоянно в случае воздушной тревоги. Десять человек, например, – дежурить у слуховых окон на чердаке, двое – у пожарного рукава, двое – с каждой стороны классной двери и т. д. Целесообразность всех этих мер директорам школ была, конечно, более понятна, чем нам. Однако встречаются приказы, целесообразность которых вряд ли могла быть понятна им самим. В школе № 164 на Красноармейской улице, например, директор приказал после сигнала «воздушная тревога» проводить с учениками краткую беседу на тему: «Как надо вести себя после „ВТ“ в убежище». Неужели такую беседу нельзя было провести в другое время? Думается, что в этом приказе отразились привычки мирного времени, когда так много внимания преподаватели уделяли всяким беседам и наставлениям.

Бывали случаи, когда директора просто запаздывали со своими приказами, не поспевая за успехами Красной армии. Так, весной 1944 года директор одной из московских школ приказал военруку составить списки учащихся, обеспеченных и не обеспеченных противогазами, и немедленно приступить к сбору денег на их приобретение. Директор справедливо опасался того, что с падением Берлина за его противогазы никто не даст и копейки.

Чем ближе была победа, тем больше в Москве открывалось школ, больше становилось и школьников.

Еще весной 1943 года в Москве действовало 173 школы, в которых училось 162 тысячи детей, а весной 1944-го в 255 школах их уже училось 250 тысяч, примерно по тысяче в каждой.

Учеников, между прочим, надо было не только обучить, но и накормить.

С осени 1942 года в школах стали раздавать завтраки: чай, пятьдесят граммов хлеба и конфета. Хлеб и конфеты привозили на тележках или вручную, на трамвае, троллейбусе. Когда шел дождь, а хлеб и конфеты доставляли в мешках, мешки промокали и хлеб становился сырым, а конфеты липкими.

Сначала завтраки выдавали в буфетах, но там было тесно, возникала давка. Тогда стали разносить их по классам. В раздаче участвовали учителя, ученики старших классов и буфетчицы. В 1944 году хлеб (обычно черный) заменили бубликами и баранками. Чай приносила в класс буфетчица. Она разливала его в посуду школьников. Посуда хранилась в шкафу вместе с другим имуществом. Руки школьники не мыли, посуду тоже. После завтраков в классах оставались крошки, мусор. Учитывая все это, завтраки снова стали выдавать в буфетах по специально составленному графику. Там, кстати, было легче навести порядок, чем в классе, где ученики чувствовали себя, как дома. Одна учительница возмущалась: «Во время завтраков старшие захватывают лишние завтраки. Им говоришь, а они смеются».

Помимо школьных завтраков в городе для детей была организована раздача обедов и ужинов.

Бесплатно кормили детей в нескольких столовых, посменно, в три, четыре и даже пять смен. Стали даже для быстроты обслуживания обеды и ужины выдавать одновременно. Вместе с детьми в столовые приходили их голодные родители, братья и сестры, которые не только приносили с собой лишнюю грязь, создавали тесноту, но и помогали детям съедать их скудный обед. Родители детей, живущих далеко от столовой, уносили обеды с собой. Поначалу многие из них приходили за едой в пальто, с ржавой посудой или посудой без крышек, что являлось недопустимым. Тогда был наведен порядок. Обеды на дом стали отпускать только детям-инвалидам и больным детям по справкам врачей, причем в чистую посуду, имеющую крышку. Детей заставляли перед едой мыть руки. В столовой для этого имелось мыло, ну а полотенце дети должны были приносить с собой.

Для повышения питательности к обедам добавлялись белковые дрожжи, хвойный напиток с витамином С, солодовое молоко и суфле. Последние, правда, быстро скисали, и их приходилось тщательно кипятить.

Напиток из дрожжей приготавливали так: брали тридцать граммов дрожжей, клали в кастрюлю, заливали литром воды, добавляли пятнадцать граммов соли. Потом кастрюлю с дрожжами помещали в другую кастрюлю с горячей водой и ставили на плиту. Через час кастрюлю с дрожжами вынимали из кастрюли с водой и ставили на плиту (не раскаленную!) и варили дрожжи еще час, помешивая их веселкой или ложкой.