Читать книгу - "Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева"

Даже если Екатерина и сгущала краски, чтобы остеречь бывшего любовника, то не слишком сильно. Это письмо показывает, в какую зависимость от поддержавших ее людей она попала. Фраза: «Кругом друзья» — звучит как насмешка. Именно «друзья» заставляли Екатерину «соответствовать» их представлениям о ней, «делать множество странностей», обожали, пока она повиновалась…

Поэтому на первых порах нашей героине следовало воздержаться от корреспонденции с Понятовским. Но вот беда — реальной была угроза его приезда в Петербург. Это заставило Екатерину взяться за перо. Однако императрица не сразу нашла канал передачи писем. В качестве посредника был избран граф Мерси д’Аржанто, который ухватился за контакт с возможным фаворитом. «Я в восторге, сударь, от представившейся мне возможности завязать… знакомство с Вами и заверить Вас в особенном уважении, — сообщал австрийский посол. — …Никто на свете не знает о том, что я посылаю нарочного».

Выбор пал на графа Мерси неслучайно. Мы видели, что его отношения с императрицей складывались не гладко. В донесениях посол жаловался на «высокомерие» Екатерины и ее стремление в делах «принимать на себя диктаторский тон». Поначалу он даже отказывался целовать руку государыне на церемонии официального представления дипломатов, мотивируя это тем, что русский посол в Вене не целует руку Марии Терезии^[594]. Словом, Мерси д’Аржанто следовало приручить, и наша героиня нашла прекрасный способ: предложила ему, преимущественно перед другими дипломатами и тайно от русских царедворцев, играть роль ее доверенного лица в переписке с «будущим» фаворитом. Такое положение ставило графа Мерси очень близко к государыне и вырывало из круга недовольных, поскольку он получал надежду в дальнейшем влиять на дела. Его интересы отсекались от интересов сторонников царевича Павла и увязывались с интересами Екатерины.

Позднее к передаче писем подключился Бретейль, лично знакомый с Понятовским. Он тоже осыпал потенциального фаворита любезностями: «Ах, почему здесь нет Вас!»; «Никто не любит Вас более, чем я».

Первое письмо графа Мерси помечено 13 июля, а послание Екатерины 2 июля. Следовательно императрица написала Понятовскому почти сразу после переворота, а потом 11 дней искала, как переправить весточку в Польшу незаметно от «друзей». Это письмо производит впечатление торопливого и нацарапанного украдкой. Точно корреспондентка боялась, как бы ее не застигли на месте преступления: «Прошу Вас не спешить с приездом сюда, ибо Ваше пребывание здесь в нынешних обстоятельствах было бы опасным для Вас и весьма вредным для меня… Я завалена делами и не в силах дать Вам полный отчет… Все здесь сейчас находится в состоянии критическом происходят вещи, важные необычайно; я не спала три ночи и за четыре дня ела два раза».

Далекая возлюбленная заверила варшавского рыцаря в дружбе к его «высокочтимой семье», которой она постарается быть полезной. Совсем не то, на что надеялся Станислав. «Я тщетно пытался убедить себя в том, что меня скоро призовут», — писал он. Молодому человеку трудно было сохранять внешнее спокойствие под «пронзительными взглядами» придворного общества, и он предпочел уехать к дяде в Пулавы. «Там я заболел от печали и тревоги». Однажды, мучаясь бессонницей, «я обдумывал всевозможные причины, препятствовавшие исполнению моих надежд. И вот, когда я размышлял о сближении короля Пруссии и Екатерины II… мне вдруг пришло в голову: все дело в том, что теперешний посол Пруссии в Петербурге вытеснил меня… и в ту же секунду меня словно острым шилом кольнуло в живот — то возвратилась болезнь… Я имел полную возможность проверить, как могут влиять на тело терзания души; геморроидальные колики, от которых, согласно сообщениям, умер Петр III, не казались мне причиной невероятной после того, как я сам ощутил, до какой степени печаль может стать источником этой болезни»^[595].

Если бы влюбленный страдалец знал, что, со своей стороны, Гольц мучится от мысли, будто императрица ненавидит его, ревность к пруссаку показалась бы смешной.

Следующее письмо Екатерина отправила Понятовскому ровно через месяц — 2 августа. Оно снова было вложено в послание графа Мерси. «Удовольствие установить связь с Вами, — писал посол, — и мотивы, побудившие меня к этому, весьма для меня лестны. Мне остается только мечтать о том, чтобы лично изложить Вам мои чувства».

Однако придворные любезности трогали Станислава очень мало. Человек образованный и тонкий, он понимал, что расшаркивания дипломатов связаны с его потенциальным положением. А этого положения ему никак не удавалось достичь. Он задавался вопросом, почему возлюбленная молчала целый месяц, а теперь обрушила на него очень длинный рассказ о событиях переворота и кончине Петра III.

За прошедшее после переворота время за границей распространилось множество слухов о петербургской «революции». Особенно о смерти свергнутого императора. Екатерина хотела, чтобы корреспондент, которого вся Европа считала ее избранником, озвучил присланную версию. Такая возможность у Понятовского была: он переписывался и с Вольтером, и с мадам Жоффрен. Императрица прямо просила разуверить фернейского мудреца относительно роли Дашковой.

Из политического салона Жоффрен, которую Станислав почтительно именовал «матушкой», сведения разошлись бы очень широко. Приватность переписки Понятовского с императрицей как будто обеспечивала достоверность информации — из первых рук и по секрету. Позднее именно в этом салоне Рюльер будет читать главы своей истории и возразит Дидро, укорявшему его за нескромность: «Д’Аламбер и Жоффрен предпочитали мой рассказ всем апологиям, какие только были распространены в пользу императрицы»^[596]. Одной из таких «апологий» и стал пересказ письма 2 августа, полученный от Понятовского.

На первых порах, пока вокруг переворота не заскрипели перьями десятки Рюльеров, подобная весточка из России дорогого стоила. Именно в письме 2 августа Екатерина впервые упомянула об Орлове и дала самую лестную характеристику его братьям. Таков был метод государыни — знакомить европейское общество с новым фаворитом как бы ненароком, в письме другу. Тот факт, что сам друг метил в «случайные» вельможи, — курьез ситуации, не более. Сейчас ей важно было внушить публике, кто истинные творцы «революции».

«Все тайные нити были в руках братьев Орловых… Орловы — люди исключительно решительные… Я в большом долгу перед ними — весь Петербург тому свидетель». Чуть ниже: «Орловы блистали искусством возбуждать умы, разумной твердостью… присутствием духа — и авторитетом, благодаря всему этому завоеванным. У них много здравого смысла, щедрой отваги, их патриотизм доходит до энтузиазма, они вполне порядочные люди, страстно мне преданные». И последний аккорд: «Все произошло, уверяю Вас, под моим особенным руководством»^[597].