Читать книгу - "Дневник Верховского - Юрий Сафронов"

Летопись исторических событий начала 1917 года беспристрастно засвидетельствовала, что 1 марта 1917 года (еще до отречения государя императора Николая II) в Гос. Думу явился конвой Его Величества и заявил о своей преданности народу. Сюда же, в Таврический дворец, приезжал великий князь Кирилл Владимирович и предоставил себя в распоряжение Комитета Гос. Думы^[426].

Весной 1917 года продолжались гонения революционных властей на представителей Дома Романовых.

15 марта 1917 года в Кисловодске в связи с перепиской, отобранной у генерала Чебыкина, подвергнута домашнему аресту великая княгиня Мария Павловна. Немного позже, в связи со слухами о «контрреволюционном заговоре», в имении бывшей императрицы Марии Федоровны и великих князей в Крыму 26 апреля 1917 года были произведены обыски…

Подполковнику Верховскому выпала тяжкая участь – организовать арест членов Дома Романовых, находящихся в Крыму. Заместителем Колчака, которого вызвали в это время для доклада Временному правительству о положении в Черноморском флоте, был скромный и тихий адмирал Лукин. Он разъяснял, почему именно Верховскому была доверена эта миссия: «От Временного правительства получена телеграмма: назначить вас и выделить в ваше распоряжение средства для того, чтобы арестовать бывшую царскую фамилию. Я надеюсь, что вы используете весь ваш авторитет среди солдат и матросов для того, чтобы гарантировать бывшего главнокомандующего от эксцессов». Верховский из этого приказа сделал вывод: «Правительство бросало народу кость – бывшую царскую семью. А Колчак в Петрограде и на этом хотел приобрести политический капитал, передавая дело в руки своего офицера»^[427].

В Крыму в это время находились великие князья: Николай Николаевич, Александр Михайлович и вдовствующая императрица Мария Федоровна. Все они смогли благополучно эмигрировать.

А. И. Солженицын в своей знаменитой эпопее «Красное колесо» вполне обоснованно считал повод для обысков и арестов «полным вздором». Он так описывал эпизод с арестом: «Вот уже собрано 500 матросов и солдат, следственная комиссия, несколько вожаков Совета, все возбуждены охотничьей тряской. А во главе всех подполковник Верховский – и умный же человек, а вот, не смеясь, высказывает, как это необходимо и тревожно. (Есть, есть в нем отметный гражданский отпечаток. В речах объявляет себя исконным революционером, борцом за свободу, гордится, что когда-то был разжалован в солдаты, проклинает «старый режим». Но – искал стать начальником десантной дивизии, Колчак, однако, не утвердил.)

Ну что ж теперь Колчаку, не отменять волю Петрограда, езжайте…

…А тем временем отряд Верховского торжествовал победу над великими князьями: были застигнуты врасплох, спящими! К Марии Федоровне вошли в спальню, обыскивали саму императрицу и ее постель. Александр Михайлович протестовал, матрос наставлял на него револьвер. Николай Николаевич заявил, что беспрекословно подчиняется правительству. Нашли несколько ружей и коллекцию кавказского оружия, забрали. Реквизированы у Романовых все автомобили, изъяты пуды личной переписки, Евангелия с какими-то пометками. Контрреволюционная организация не найдена, слухи о тайных ночных собраниях не подтвердились. Не оказалось и радиотелеграфа, но в указанном месте обнаружен кинематографический аппарат, работающий электричеством. (Потом открылось, что во время обысков было воровство – и еще произвели обыск обыскивающих.) Прекращен к Романовым всякий доступ, и стоит вопрос о сосредоточении их в одном месте»^[428].

Великий князь Александр Михайлович, непосредственно находившийся во время обыска в Крыму, несколько иначе излагал эпизод с обыском и арестом. Матросов, по его воспоминаниям, было 50, а не 500; из воспоминаний великого князя не совсем понятно, кто же именно был назначен комиссаром (бывшим ранее членом Государственной Думы). Личная переписка, изъятая в ходе обыска из письменного стола, не могла весить «пуды»^[429].

Интересная деталь: вдовствующая императрица Мария Федоровна в своих дневниках в связи с обысками не упомянула Верховского, которого знала лично. Возникает вопрос – почему?

Заслуживает внимания, что после своего первого ареста Верховский был переведен с Гороховой, д. 2 в известную тюрьму Кресты, где в это время библиотекой заведовал бывший великий князь Николай Михайлович, также находящийся под арестом. Он упрекал Верховского за то, что тот арестовывал в Крыму великих князей Николая Николаевича и бывшую императрицу Марию Федоровну. Николай Михайлович смеялся над Верховским: «Вы нас арестовывали в апреле, а теперь сидите вместе с нами. Во-первых, вам поделом, а во-вторых, учитесь истории, – Николай Михайлович был известным историком, – в революционной борьбе нет середины. Если вы не идете с последовательными революционерами, то, как видите, вы оказываетесь за одной решеткой с нами»^[430].

А. И. Солженицын со всей силой своего таланта и значительной долей художественной составляющей (в отношении Верховского) изложил эпизод со спасением Верховским от кровавой расправы над офицерами Севастопольского гарнизона: «Затем выступил начальник штаба десантной дивизии, молодой подполковник Генерального штаба Верховский. Это был типичный интеллигент, забредший в армию, переодетый в штаб-офицера, вся фигура с мягким извивом и такой же голос со вкрадчивой зачарованностью, и очки интеллигентские, и мысли, но изложенные находчиво. Перенимая теперешний тон, он обернулся лягнуть «старый строй»: не было снарядов, а теперь совершилось великое чудо – единение всех классов населения, и вот во Временном правительстве рабочий Керенский и помещик Львов стали рядом для спасения отечества. А в петроградском Совете рабочих депутатов заседают такие же русские патриоты, как и все мы здесь. Офицеры не имеют права стоять в стороне, предоставив событиям саморазвиваться, иначе мы потеряем доверие солдат. Родина у нас одна, и мы должны строить ту, которая вышла из революции. Верховскому хлопали не кадровые, а младшие офицеры военного времени, такие же интеллигенты, как и оратор. Но получалось так, что его выводы о братстве и сотрудничестве с солдатами сомкнулись с выводами Колчака»^[431].

А. И. Верховский действительно в полной мере обладал ораторским искусством, что отмечалось многими современниками: выступал ярко, аргументированно, искусно оперируя фактами, подчас с излишней жестикуляцией. Толпе это нравилось, и она становилась управляемой – сильная страсть передается окружающим быстрее, чем доводы рассудка.