Читать книгу - "Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - Эдуард Филатьев"

Если подобная молва разлетелась по Парижу, значит, Маяковский не скрывал своего благополучного положения и даже бравировал им, выставляя напоказ.

Зачем?

Неужели только для того, чтобы показать свою состоятельность и утереть носы французским буржуям? Ведь писала же Эльза Триоле:

«Говорил мне в Париже: «Когда я вижу здешнюю нищету, мне хочется всё отдать, а когда вижу здешних миллиардеров, мне хочется, чтобы у меня было больше, чем у них»».

Скорее всего, образ богача-гуляки был придуман для Маяковского на той же Лубянке. Ведь там прекрасно знали, что за поэтом в Париже будут следить. И в воспоминаниях Эльзы говорится, что «шпики» возникали неоднократно:

«Куда мы, туда и шпики. Что-то записывали в книжечки, и Володя научил меня выражению: «взять на карандаш»: «Смотри, Эличка, они взяли тебя на карандаш!» Шпиков этих мы знали в лицо».

Она же рассказала, как вёл себя поэт после ночных развлечений:

«…бывало, утром встанет и, несколько смущённый, просит меня пойти с ним на свидание в «Ротонду» или «Дом». Дело в том, что, проснувшись, он увидел свои хорошо сложенные вещи, а это с ним бывает, когда он выпьет и хочет самому себе доказать, что он не пьян…»

Но, ходя «по кафе и кабакам» и ухаживая за красотками-эмигрантками, Маяковский не только сорил деньгами. Были у него контакты, которые вполне можно назвать очень ответственными, но при этом довольно загадочными. К примеру, во второй половине мая состоялась встреча советского поэта с гражданином фашистской Италии. Янгфельдт пишет:

«В один из вечеров он встретился с Филиппо Томмазо Маринетти, лидером итальянских футуристов, с которым не виделся со времён его визита в Россию в 1914 году».

Александр Михайлов уточняет:

«Встреча происходила в одном из парижских ресторанов, переводчиком была Эльза Триоле».

Эльза Триоле:

«Было это в ресторане Вуазен».

Сведений о той давней беседе почти не сохранилось, и биографы упоминают о ней очень кратко.

Александр Михайлов:

«Маяковский как-то обмолвился, что ему не о чем было говорить с Маринетти, так, из вежливости, перекинулись несколькими фразами».

Эльза Триоле:

«Досадно, что мне изменяет память, и что я не могу восстановить разговора, (шедшего, естественно, через меня) между русским футуристом и футуристом итальянским, между большевиком и фашистом. Помню только попытки Маринетти доказать Маяковскому, что для Италии фашизм является тем же, чем для России является коммунизм, и огорчённого Маяковского».

Бенгт Янгфельдт:

«По сведениям одной газеты запись их беседы предполагалось опубликовать, из чего можно сделать выводы, что она была куда более содержательной».

Александр Михайлов обратил внимание на скупость комментариев Маяковского и удивился тому, что переводчица поэта, Эльза Триоле…

«…через годы не могла вспомнить подробностей этого разговора».

Из всего этого Янгфельдт сделал закономерный вывод:

«…частичная потеря памяти у Эльзы и уклончивость Маяковского, скорее всего, свидетельствуют о том, что между поэтами было больше общего, чем расхождений».

При расставании фашист Маринетти оставил в записной книжке воспевавшего коммунизм Маяковского свои футуристические пожелания. Они начинались со слов:

«Дорогому Маяковскому и великой России – энергичной и оптимистической».

Вполне возможно, что необходимость встречи двух поэтов-футуристов имела совсем иную, более прозаичную причину. Не была ли она устроена для того, чтобы попросить Маринетти поспособствовать советскому стихотворцу в получении въездной визы в Италию? Ведь итальянский футурист был в своей стране фигурой заметной. А в Италию Маяковский стремился потому, что туда собиралась поехать Лили Брик. Аркадий Ваксберг по этому поводу написал:

«…ей очень бы пригодилась лечебная грязь знаменитых итальянских курортов. Предвидя обычные сложности, она написала хорошо ей знакомому Платону Керженцеву, советскому послу в Риме, прося о содействии».

Да, советским послом в фашистской Италии был в ту пору бывший начальник Маяковского по «Окнам РОСТА» Платон Михайлович Керженцев. И Владимир Владимирович хотел преодолеть «обычные сложности» при получении визы, действуя с двух сторон: усилия советского полпреда подкрепить хлопотами итальянского футуриста.

А теперь пришла пора перейти к рассказу о событии, которое Ваксберг назвал «комичным», но при этом «весьма драматичным», так как он «едва не сорвал все планы».