Читать книгу - "Срединное море. История Средиземноморья - Джон Джулиус Норвич"

До тех пор когда путь вокруг мыса Доброй Надежды стал использоваться регулярно, прошло еще более ста лет; в течение всего XVI в. средиземноморское судоходство оставалось оживленным. Но отныне его судьба была предрешена. Даже если бы турки не создавали мореплавателям трудностей — а они обычно делали это, — все товары, отправлявшиеся на Восток, приходилось выгружать в Александрии или в одном из левантинских портов. Оттуда их нужно было либо транспортировать по суше до Красного моря, кишевшего пиратами, либо вверять какому-нибудь медленно тащившемуся каравану верблюдов, которому требовалось два, а то и три года, чтобы добраться до места назначения. Теперь купцы могли предвкушать, как в будущем смогут отплыть из Лондона или Лиссабона и прибыть в Индию или Китай на одном и том же судне. Вместе с тем открытый Колумбом и теми, кто отправился вслед за ним, Новый Свет, как оказалось, принес безмерно более выгод, нежели Старый: он действительно обладал сказочными богатствами, львиная доля которых хлынула в Испанию — причем вполне законно. Прошло всего семь месяцев после первой высадки Колумба, когда папа Александр издал первую из пяти своих булл, призванных урегулировать соперничество между Испанией и Португалией, претендовавших на вновь открытые территории^[194]; в течение двадцати пяти лет галеоны регулярно возвращались к родным берегам, нагруженные добычей до самого планшира. Неудивительно, что наследники Фердинанда и Изабеллы устремляли столь пристально свои взоры на Запад. Иерусалим мог и подождать.

То, что внезапное открытие океанов с обеих сторон нанесло средиземноморской торговле, как оказалось впоследствии, смертельный удар, стало ясно далеко не сразу. Постепенно, однако, все поняли, что — по крайней мере с коммерческой точки зрения — Средиземное море, так сказать, превратилось в болото. К востоку от Адриатики проплыть теперь было трудно, и плавание было сопряжено со значительным риском. К западу на море все еще господствовали итальянцы, но в те дни французы сочли, что их северные порты на Ла-Манше приносят куда большую выгоду, нежели Марсель и Тулон, тогда как у Испании, вступавшей в годы своего величия, имелась более выгодная и легкая добыча. И должно было пройти еще целых триста лет, чтобы был построен Суэцкий канал, и чтобы Средиземноморье вернуло себе прежнее значение главной торговой артерии мира.

Как и прежде, оно оставалось местом сражений. Для Италии 1492 г. также стал важнейшей вехой: скончались Лоренцо Медичи (Лоренцо Великолепный), правитель Флоренции, и, всего через три месяца, папа Иннокентий VIII. Лоренцо теперь помнят главным образом как покровителя искусств, однако во многом его заслугой является и сохранение шаткого равновесия, существовавшего между итальянскими государствами; поддержав союз Флоренции, Милана и Неаполя, он создал центр притяжения для малых государств — таких как Мантуя и Феррара — и некоторых частей Папской области. Он также держал под контролем опасные амбиции Венеции. С его смертью и переходом власти к его беспомощному сыну Пьеро этому сдерживающему влиянию пришел конец. При всей своей развращенности и склонности к непотизму папа Иннокентий также стоял за мир; Родриго Борджиа — испанец, пришедший ему на смену — заботился лишь о собственной выгоде. Италия вновь оказалась беззащитной перед лицом внешних сил, и нападение не замедлило произойти.

Причиной войны стал Неаполь. Хотя он по-прежнему считался частью территории Сицилийского королевства, фактически он был отчужден от острова еще со времен Сицилийской вечерни, когда владыки из дома Анжу были изгнаны правителями Арагона и удалились на континент. В 1435 г. линия Ангевинов прервалась со смертью королевы Иоанны II, и трон на континенте, в Неаполе, оставленный ей родственникам Ангевинам, оказался захвачен Альфонсо Арагонским, который правил островом. Таким образом, два королевства в конечном итоге объединились, но каждое сохраняло свои, лишь ему присущие особенности, а после смерти Альфонсо в 1458 г. они вновь оказались отделены друг от друга, так как материковая часть перешла к его внебрачному сыну Фердинанду.^[195] В наследство Фердинанд получил то, что по всем показателям по-прежнему представляло собой средневековую монархию. Здесь все так же господствовали феодальные принципы, а о муниципальных свободах (вспомним модель, распространенную на севере Италии) никто и слыхом не слыхивал. Подданные боялись и ненавидели короля — жадного, безжалостного, но одаренного человека; те же чувства питал к нему и его сын Альфонсо, взошедший вслед за ним на престол в январе 1494 г. Но внук узурпатора и сын незаконнорожденного, по общему мнению, вряд ли мог претендовать на трон. Позиции Альфонсо были весьма уязвимы, и вызов последовал 1 сентября 1494 г., когда двадцатидвухлетний король Франции Карл VIII (историк г. Фишер описывает его как «безнравственного молодого человека, горбуна, чье психическое здоровье вызывает сомнения») вторгся в Италию с армией численностью около 30 000 человек, дабы самому, в качестве потомка Карла Анжуйского, занять неаполитанский трон. В одно мгновение двухсотлетняя вражда дома Анжу и дома Арагона вспыхнула вновь.

Карл обладал внешностью, неожиданной для энергичного молодого вояки-авантюриста. «Его величество, — сообщал венецианский посол^[196] в том же году, — мал ростом, плохо сложен, лицом уродлив, с тусклыми глазами, близорук; нос его слишком длинен, а губы неестественно пухлы; рот всегда открыт. Он совершает руками судорожные движения, смотреть на которые в высшей степени неприятно, а речь его чрезвычайно замедленна». В его судьбе 1492 г. также сыграл важную роль: в этом году он освободился от жесткого контроля со стороны бывшей регентши — своей старшей сестры Анны де Боже. Она, конечно, никогда бы не одобрила приключений наподобие тех, навстречу которым сейчас отплыл ее брат; его министры также сделали все возможное, чтобы отговорить его от дела, правота которого у него не вызывала сомнений. Карл возражал, что не желает завоевывать чужую территорию, но хочет лишь установить власть над землями, принадлежащими ему по праву, а в их число, с его точки зрения, несомненно, входило и Неаполитанское королевство. Он приводил и еще один довод: в течение грех столетий с этим королевством ассоциировался титул короля Иерусалимского — титул, который даст ему авторитет, необходимый для того, чтобы (когда он благополучно закрепит за собой свои итальянские владения) начать и возглавить столь долго откладывавшийся Крестовый поход, о котором он мечтал.

Начало экспедиции оказалось многообещающим. Карл вместе со своим троюродным дядей герцогом Орлеанским и его армией (входившая в ее состав кавалерия состояла из высшей знати и дворянства Франции) — швейцарскими алебардщиками и немецкими копейщиками, гасконскими лучниками и скорострельной легкой артиллерией — пересекли Альпы безо всяких затруднений, воспользовавшись перевалом Монженевр, в то время как тяжелую артиллерию на кораблях отдельно доставили в Геную. Милан, где правил блистательный и всемогущий Лодовико Сфорца, встретил его с энтузиазмом; то же случилось в Лукке и Пизе; во Флоренции, приветствуемый как освободитель доминиканским проповедником Джироламо Савонаролой, король воспользовался случаем и изгнал Пьеро де Медичи (не обнаруживавшего никаких качеств государственного деятеля, присущих его отцу Лоренцо). 31 декабря перед ним открылись ворота Рима, где напуганный папа Александр на короткое время укрылся в замке Святого Ангела, прежде чем неохотно прийти к соглашению с королем. Наконец 22 февраля 1495 г. Карл вошел в Неаполь, в то время как население, всегда считавшее враждебный Анжу дом Арагона не чем иным, как иностранными захватчиками, радостно приветствовало его. Соперники короля из дома Арагона бежали на Сицилию, и 12 мая Карл во второй раз короновался.