Читать книгу - "Двадцать лет в разведке - Александр Бармин"

Давайте вернемся в 1933 год.

Лишь ценой больших усилий Сталину удавалось преодолеть последствия голода 1931–1932 годов, который последовал за принудительной коллективизацией. Во время этого голода Сталин понял, что это напрямую затрагивало вопрос о его лидерстве. Еще один неурожай мог означать для него катастрофу. Весной 1933 года вся энергия партии была направлена на весенний сев. На село были направлены тысячи коммунистов. ОГПУ неустанно трудилось над выявлением неверящих и недовольных. Нервы у всех были напряжены до предела, но кампания увенчалась успехом.

К лету стали поступать сообщения о хороших видах на урожай, и напряжение в партии спало. Многие сомневавшиеся начали думать, что, несмотря на авторитарные методы Сталина – а может быть, и благодаря им, – страна в конце концов преодолеет трудности. Я сам с надеждой следил за улучшением экономического положения. Как и ожидалось, первые признаки улучшения жизни стали заметны сначала в Москве: в магазинах постепенно стали появляться давно забытые деликатесы, стало легче купить одежду, хотя, разумеется, от этого выигрывали в первую очередь те, у кого был полный кошелек.

Настроения в партии уже давно не были такими оптимистичными. Мы надеялись, что успехи в области экономики позволят ослабить партийный режим, положить конец репрессиям. Нам хотелось единства в партии и мира в стране. Этого требовала и международная обстановка, и внутреннее положение. Вместо пролетарской революции в Германии, которая предсказывалась советскими лидерами, к власти пришли нацисты. Германия вооружалась без каких-либо помех со стороны Англии и Франции, и было похоже, что свое оружие она может обратить против нас. Советский народ должен быть готов к войне, – говорилось все чаще с трибун. Но для этого нужны были не только слова. Для этого требовалось примирение как внутри самой партии, так и партии с народом. Такая линия способствовала бы росту производства, укреплению морали и росту авторитета власти в стране. Это также облегчило бы нам сближение с демократическими странами на основе политики «коллективной безопасности», провозглашенной Литвиновым.

Эта линия постепенно стала реализовываться. Многие большевики, ранее исключенные из партии за оппозиционные взгляды, были восстановлены в членстве. Тысячи из них вернулись на производство. Нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе, к примеру, даже назначил некоторых из них на ключевые посты в наркомате.

Важную роль в этих переменах играл Сергей Киров, член Политбюро и секретарь Ленинградского обкома партии. Ему удалось частично оживить прежний дух либерализма, что позволило Ленинграду стать в своем роде по-настоящему культурным и научным центром страны. В своей области он, насколько мог, проводил политику «примирения». В то же время в Политбюро он был верным сторонником «генеральной линии» Сталина, и это снимало любые сомнения в его коммунистической убежденности. Все это в сочетании с организаторскими способностями и замечательным ораторским даром – здесь он уступал только Троцкому – скоро сделало его выдающимся пропагандистом политики примирения.

В числе восстановленных в партии старых большевиков были Каменев и Зиновьев. Как показатель того, до каких пределов Сталин был готов следовать политике примирения, рассматривалось то, что обоим им была дана возможность выступить на очередном съезде партии в феврале 1934 года. Всюду оживились дискуссии, стал спадать страх перед ОГПУ. Киров активнее других выступал за ограничение деятельности карательных органов. Было хорошо известно, что в 1933 году Сталин предлагал расстрелять Рютина, оппозиционера, который выступил с программой, открыто требовавшей смещения Сталина. Киров убедил членов Политбюро не проливать кровь товарища только за то, что он придерживался иного мнения. Сталин утверждал, что в программе Рютина содержался призыв к его убийству, но он не стал настаивать на своем и уступил Кирову – жизнь Рютину была пока сохранена. Известно также, что, когда в 1934 году ОГПУ выявило «террористические» настроения среди молодых рабочих и студентов, Киров выступал за умеренное отношение к ним, считая, что вся их «заговорщическая» деятельность не пошла дальше молодой горячности.

На съезде партии в феврале 1934 года Кирова встретили овацией. Окончание его выступления съезд приветствовал стоя. В кулуарах съезда даже велись разговоры о том, не была ли овация Кирову более бурной и продолжительной, чем Сталину. Киров был избран одним из секретарей ЦК, а это означало, что он переедет в Москву и будет работать в центральном партийном аппарате рядом со Сталиным. На большом митинге, состоявшемся на Красной площади в честь съезда, Киров выступал от имени делегатов. Его пламенная речь была настоящей одой наступающему новому времени и вызвала огромный энтузиазм участников митинга.

Сталин, похоже, разделял взгляды Кирова на примирение, которые тот так ярко отстаивал в своих выступлениях. И он пошел дальше в этом направлении, объявив о подготовке новой конституции, которая, по его словам, должна была стать «самой демократической в мире». В состав конституционной комиссии вошли бывшие лидеры оппозиции Радек, Бухарин и Сокольников. Нам казалось, что годы раздоров и репрессий остались позади. Наступала новая эра.

Сейчас невозможно сказать, в какой момент Сталин испугался последствий такого курса. Растущая популярность Кирова, несомненно, его тревожила. У него не было иллюзий относительно истинных чувств тех, кто ежедневно хором прославлял его. Он начал опасаться, что новая политика демократизации рано или поздно потребует новых лидеров. Может встать вопрос о целесообразности сохранения неограниченной власти и самого кремлевского диктатора. Не придется ли ему, олицетворявшему жесткость и подавление, по мере развития этого более человечного режима уступить место другим лидерам? Киров персонифицировал именно эту опасность.

Признаки недовольства Сталина Кировым стали заметны в высшем эшелоне партии вскоре после съезда. Его не приглашали на некоторые заседания Политбюро, а сам переезд в Москву постоянно откладывался. Под предлогом того, что ленинградские дела требовали постоянного внимания Кирова, Сталин фактически девять месяцев оттягивал его переезд в Москву, где его ждал пост секретаря ЦК. Однако влияние Кирова росло, и на Пленуме ЦК в ноябре 1934 года он выступил с новыми предложениями по углублению процесса примирения, которые были встречены аплодисментами. Снова встал вопрос о его переезде в Москву, и Пленум счел его безотлагательным. Киров возвращался в Ленинград только для того, чтобы сдать дела своему преемнику.

Через несколько дней, 1 декабря 1934 года, Киров был убит в коридоре Смольного молодым коммунистом по фамилии Николаев.

Весть об этом потрясла партию. Мы задавались вопросом, кому была нужна смерть видного лидера партии, выступавшего за примирение? Было немыслимо, чтобы какая-то группировка в партии преследовала такую цель. Нам было сказано, что Николаев был агентом «фашистской державы» и получал деньги от иностранного консула в Ленинграде. На основе этих сообщений и в порядке возмездия сто четыре антисоветских «заговорщика», которые находились в тюрьмах задолго до убийства Кирова, были расстреляны. Эта вспышка террора потрясла многих. Меня наполнял ужас от того, что Сталин, видимо, был в состоянии ярости и паники. Но я надеялся, что эта расправа не является предвестником новой волны террора. Не было никаких оснований отказываться от политики примирения из-за одного террористического акта.