Читать книгу - "Идишская цивилизация. Становление и упадок забытой нации - Пол Кривачек"

Самоучка, женившийся в 18 лет, Элияху бен Шломо путешествовал по Германии и Польше, прежде чем поселиться в 1748 году в Вильно. Там он вел исключительно аскетическую жизнь, обучая небольшой кружок студентов. Вначале он жил на деньги, полученные в наследство от знатного предка рабби Моше Ривкеса, умершего в 1672 году, а затем, когда слава о нем широко распространилась, он получал пособие и бесплатное жилье от общины, хотя и не занимал никакой общественной должности. Говорили, что, не желая отвлекаться, он занимался за закрытыми занавесками при свете свечи даже в дневное время, поставив ноги в ведро с ледяной водой, чтобы не засыпать. Сыновья Элияху рассказывали, что он спал по полчаса, всего не более двух часов за ночь. Скромный почти до того, что это начинало превращаться в недостаток, в возрасте 35 лет он был втянут в острый конфликт между двумя великими и знаменитыми раввинами того времени Якобом Эмденом и Йонатаном Эйбешюцем[222]по вопросу, разделявшему германскую и польскую общины, и сказал: «Кто я такой, человек из дальней страны, молодой и склонный к уединению, чтобы вы слушали меня?»

И вот на сцене появились хасиды; особенной наглостью была вербовка ими новообращенных в самом Вильно – в городе, где евреи стойко сопротивлялись любым религиозным инновациям, которые вытаскивали их из их скорлупы перед лицо всего мира. Тогда раввины виленского кагала, придя в ужас от проникновения мистиков в город, пришли к Гаону и спросили, что им следует делать. «Стойко противьтесь им!» – был его ответ, после чего все присоединявшиеся к его антихасидской позиции стали известны как «противящиеся» (миснагдим, или миснагиды).

Противостояние было яростным и временами жестоким – начиная с 1772 года, когда виленский кагал закрыл все местные хасидские молельные залы, арестовал хасидских лидеров, публично сжег их книги и объявил всех их последователей исключенными из общины. От имени Гаона было разослано письмо во все другие общины, призывавшее бороться против «безбожной секты». Когда появились первые образцы хасидской литературы, особенно так называемое «Завещание Баал Шем Това» («Цаваат ха-Рибаш»), Элияху бен Шломо собрал раввинский «военный совет», издавший предписание общинам изгнать мистиков, сжечь их сочинения и рассматривать их как принадлежащих к чужой вере, то есть не вступать с ними в браки, не есть их пищу и не хоронить их покойников:

Долг каждого верующего еврея состоит в том, чтобы отвергнуть их и преследовать их всеми способами и уничижать их, потому что грех в их сердцах, и они как язва на теле Израиля.

Придя в ужас от такого противодействия, два самых влиятельных и святых хасидских лидера Менахем Мендель из Витебска и Шнеур Залман из Ляд попросили о встрече с Гаоном, но их просьба была грубо отвергнута. «Он дважды хлопнул перед нами дверью», – писал Менахем. Однако Гаон, очевидно, не был готов одобрять настоящее физическое насилие. В стихотворении «Abba Glusk Leczeka» немецкого поэта-романтика Адальберта фон Шамиссо (1781–1838), хорошего друга идишских евреев, описывается драматическая стычка возле виленской синагоги, когда толпа ортодоксов напала на странствующего проповедника Аббу Глускера Магида, отобрала рукописи тринадцати книг, которые он собирался опубликовать, разодрала их, остатки сожгла во дворе синагоги, а самого проповедника жестоко избила. От святой толпы его спасло только появление самого Гаона. (Впрочем, Глускер Магид мог уже привыкнуть к такому обращению. В антологии XIX века, автором которой был австрийский ученый и поэт Макс (Меир Галеви) Леттерис, цитируется пародия, по слухам, сочиненная Глускером Магидом после того, как в Альтоне его сбросил с лестницы разъяренный ортодоксальный раввин Якоб Эмден.)

Гаон вскоре понял, что драки с хасидами не стали достойным ответом тому, в чем он видел серьезную угрозу единству идишского иудаизма. Хорошим ответом было бы предложение альтернативы, делавшей ортодоксальную раввинскую веру привлекательной для масс, в то время как мистические настроения были бы отвергнуты как проявление невежества, пантеизма и идолопоклонства. Его собственный интеллектуальный уровень был так высок, что он лично был не склонен, а на деле и неспособен опуститься до уровеня маленького человека, необразованного и невежественного. Вместо этого он поощрил своего лучшего ученика Хаима из Воложина к открытию ешивы, где студенты обучались бы согласно установленным им принципам и несли бы его видение в еврейский мир.

Как ученый-самоучка он отрицал пилпул, а скорее просто не приобрел вкуса к этой сложной казуистике традиционного раввинистического метода, к нагромождению олицетворений (приписывание признаков живого неживому), металепсисов (замещение причины следствием), антимерий (замена одной части речи другой) и других сложных фигур речи, популярных в польских ешивах. («Пристрастие к этим вещам свойственно человеческой природе, – иронически писал Махараль в трактате 1589 года «Путь жизни» («Дерех хаим»), – так же как игры и глупость. Лучше заниматься ремеслом, требующим знаний и умения, как плотницкое, чем учиться таким образом, утверждая, что твоя цель – это анализ Писания».) Его подход к каноническим текстам был трезвым и научным. Слова должны пониматься не через их тайный символизм или мистические числовые значения, представленные буквами, но через их смысл, постигаемый известными филологическими методами.

Ешива не была открыта при жизни самого Гаона. Но после его смерти в 1797 году страсти в борьбе между хасидами и миснагидами запылали с новой силой. Никогда не бывший беспристрастным историк Генрих Грец утверждал, что «хасиды отомстили ему тем, что танцевали на его могиле и отмечали день его смерти как праздник с криками и пьянством». Бывший пинский раввин Авигдор бен Йосеф Хаим, затаивший личную обиду, после того как группа мистиков задумала его сместить, выставил хасидских лидеров перед русскими властями как опасных подстрекателей, государственных изменников. Двадцать два цадика, включая Шнеура Залмана из Ляд, представлявших много тысяч мистиков, были арестованы и посажены в петербургскую Петропавловскую крепость. Освобожденный после вмешательства царя, Залман был через три года снова обвинен и посажен в тюрьму, откуда вскоре был выпущен, но получил право покинуть Петербург лишь только после смерти Павла I в 1801 году и последовавшей амнистии.

На этот раз это был не просто конфликт между разными частями элиты, а подлинная борьба, угрожавшая разорвать на части общины целых городов и деревень, где по всему идишскому миру родители ополчались на детей, брат на брата, один член общины на другого. Враждующие стороны расширяли свою агрессивную риторику и искали поддержки у русских властей, их нападки друг на друга становились все более дикими; как хасиды, так и миснагиды рисковали вызвать катастрофу. Такому соперничеству, разрушительному для идишских общин, нельзя было позволить продолжаться. Ученик Гаона Хаим вспоминал, что утверждения его учителя Элияху бен Шломо, что на место дурного должно прийти доброе, и в конце 1803 года Хаим занялся основанием народной публичной ешивы, чего всегда желал его учитель. Для организации учебного заведения, где указания Гаона о правильном еврейском образовании соблюдались бы со строгостью и любовью, он выбрал свое родное местечко Воложин, находящееся в отдаленной лесистой глубинке между Вильно и Минском. Результат для идишского народа превзошел лучшие ожидания рабби Хаима и даже самого Гаона.