Читать книгу - "Александр Блок - Владимир Новиков"

Блок с Дельмас много гуляют по весеннему Петербургу. Он уже не юноша, он пребывает, по Данту, nelmezzo del cammin di nostra vita , на полдороге странствия земного. (Полного пути пройти ему не суждено, но тридцать четыре года — традиционный рубеж, повод для ответственной рефлексии.) Поэта, можно предположить, тянет поговорить с любимой женщиной о самом главном, и тут обнаруживается разность в интеллектуальных уровнях. Иначе зачем бы стал он в письме от тридцать первого мая составлять для Любови Александровны список летнего чтения? По этому списку, сопровожденному деликатными комментариями, можно заключить, что очаровательная женщина (и ровесница Блока) не очень изощрена литературно:

«Фауст Гете — обе части. Это чуждое для Вас и близкое для меня. <…> Для языка надо читать всегда Пушкина, прозу Лермонтова и Толстого. <…> А для того, о чем мы не раз говорили, читайте Достоевского и Толстого. <…> Читайте все так, чтобы знать в общих чертах, когда и чем жил писатель; просматривайте вводные статьи, а если их нет, посмотрите словарь. Там все гораздо ярче освещается».

Методические указания сами по себе хороши, неизвестно, правда, насколько Любовь Александровна им последовала. Она едет на лето в Чернигов, Блок с 8 июня в Шахматове. Оттуда он ей адресует живые, очень раскованные письма, где изящно соскакивает с «вы» на «ты»: «Сейчас не до того, потому что я погружен в Вас и ничего не чувствую, кроме Вас, в эту минуту. Кроме Тебя — ничего». И в этом же письме от 20 июня пассаж, важный для понимания «Соловьиного сада». Блок ищет слово, чтобы обозначить то новое, что внесла в его жизнь Дельмас, и наконец находит: «ВОЗМОЖНОСТЬ СЧАСТЬЯ, что ли? Словом, что-то забытое людьми, и не мной одним, но всеми христианами , которые превыше всего ставят крестную муку; такое что-то простое , чего нельзя объяснить и разложить. Вот Ваша сила — в этой простоте ».

Письма Дельмас не сохранились. Но одна важная цитата, одна реплика собеседницы обнаруживается в письме Блока от 14 июля:

«„Захватить жизнь в один момент”. Это доступно соловью, бабочке, пчеле.

А мы — люди (или — я только?). Все, что вы говорите, — всегда не так, Вы не умеете выражать себя. И вовсе не всем надо уметь выражать себя словами. Вы без слов — в сотню раз подлинней и лучше, чем в словах. <…>

Господь с Вами, червонное золото и соловьиное сердце.

А Вы лучше меня».

Разберемся. Здесь больше, чем диалог мужчины с женщиной. Это диспут духа с плотью, культуры с природой, сложности с простотой. «Захватить жизнь в один момент» — таково жизненное кредо Дельмас, и этой простой мудростью она хочет поделиться с Блоком. Для него же это слишком элементарно, это нечто животное. И хотя он выбирает из мира природы довольно изящные примеры («соловью, бабочке, пчеле»), все-таки соловей занижен тем, что помещен в один ряд с насекомыми. Тут невольно вспоминается Митя Карамазов, цитирующий Шиллера в тютчевском переводе: «Насекомым — сладострастье, / Ангел — Богу предстоит».

Блок великодушно уступает женской «простоте», но теоретически остается при своем.

А практически — он научается «захватить жизнь в один момент». Таков итог его отношений с Дельмас. Такова новая жизненная краска, использованная в поэме «Соловьиный сад».

Но момент не может длиться вечно.

Блок с матерью возвращаются в Петербург, на следующий день Россия объявляет войну Германии. Приезжает в Петербург из Куоккалы Любовь Дмитриевна, с 7 августа поступает учиться в общину сестер милосердия.

Дельмас в Петербурге с двадцать 28 июля. В этот день Блок записывает невеселое: «Жизнь моя есть ряд спутанных до чрезвычайности личных отношений, жизнь моя есть ряд крушений многих надежд», но в конце добавляет: «Вечер после дня тоски искупил многое». Женщина и дальше продолжает питать его своей эмоциональной энергией, вытаскивать из отчаяния.

Седьмого августа Блок обуздывает эмоции: «Ночью даже не звонил к ней. — Ничего, кроме черной работы, не надо». А на следующий день: «Вечером она меня вызвала, была нежна, покорна, верна, мы гуляли. Она была прекрасна».

В общем, фабула «Соловьиного сада» прокручивается многократно. «Руки из сада» то и дело тянутся, не отпускают. Не случайно десятого августа в записной книжке — одно слово: «Поэмка».

Состоялась любовь, состоялась «поэмка». Что дальше?

«Ночью я пишу прощальное письмо» (запись от 16 августа). На следующий день: «Сон о том, как она умерла, — всю ночь. Утром я переписываю письмо. Посылаю его и розы . — Одиннадцать лет нашей свадьбы с Любой. — Шуваловский парк. Наши улицы. Небо огромное. Ночью — ее мелькнувший образ. Ночью она громко поет в своем окне».

Что же было в прощальном письме?

«Я не знаю, как это случилось, что я нашел Вас, не знаю и того, за что теряю Вас, но так надо. Надо, чтобы месяцы растянулись в года, надо, чтобы сердце мое сейчас обливалось кровью, надо, чтобы я испытывал сейчас то, что не испытывал никогда, — точно с Вами я теряю последнее земное.

Только Бог и я знаем, как я Вас люблю».

Это не прощание, это — отречение. Для женщины ведь первейший вопрос — любят ее или нет. Остальное — вторично, остальное как-нибудь устроится.

Куда делась неизменная блоковская твердость и определенность? До сих пор во всех сложных ситуациях он говорил либо «да», либо «нет» — и в итоге, даже ошибаясь, выходил победителем. А тут — «ухожу, но люблю». Еще отчетливее эта компромиссность звучит в пространном постскриптуме к письму:

«Позвольте мне прибавить еще то, что Вы сама знаете: Ваша победа надо мной решительна, и я сознаюсь в своем поражении, потому что Вы перевернули всю мою жизнь и долго держали меня в плену у счастья, которое мне недоступно. Я почти не нахожу в себе сил для мучений разлуки и потому прошу Вас не отвечать мне ничего, мне трудно владеть собою.

Господь с Вами».

«Мне трудно владеть собою…» Блок ли это? Женственная интонация и почти женская логика: признать любовного партнера победителем, но при этом оттолкнуть его. Что ж, во всяком художнике есть и женское начало, а в гениальном — оно присутствует несомненно и в определенных условиях гипертрофируется. В данном случае — от передозировки счастья. Оказывается, оно не всем и не всегда полезно. Для Блока оно чревато потерей индивидуальности. Так что прав он был, избегая земного блаженства, изгоняя его из своей жизни. «Поругание счастия» — для него не жертва, а естественный способ духовного существования.

А Дельмас? Она, получив прощальное письмо, «громко поет в своем окне». И похоже, берет на себя мужскую партию. Дальнейшее развитие их отношений с Блоком — на ее инициативе.

Блок 31 августа фиксирует свое расставание с этой женщиной и в стихах: