Читать книгу - "Лев Гумилев - Валерий Демин"

Друг Льва Николаевича академик А. М. Панченко, пожалуй, лучше всех определил место и роль Гумилёва в истории науки и мировой мысли: «<…> Гумилёв сумел в этом мире кое-что объяснить. Его ругают, уличают в каких-то ошибках – но кто же не ошибался? Он крупный человек – как Платон, как Аристотель, как Томас Мор. Разве мы построили Город Солнца? — нет, не построили, это утопия, но она очень многое объясняет. Лев Николаевич и стихи ведь писал неплохие, просто мама и папа у него делали это слишком хорошо, так что он считал, что ему не стоит соваться.

Не надо искать в теориях Льва Николаевича всеобщих отмычек на каждый случай. Все крупные мыслители объясняют нечто, и он именно такой мыслитель. Он был уверен, что народы проходят примерно одинаковый путь развития, и это чрезвычайно важно. Теории, которые объясняют все, не стоят ничего — как теория Адлера, фрейдизм, марксизм. Мы не можем жить по Платону, мы никогда не будем строить идеальное государство, изгонять из него поэтов. Но Платон — великий мыслитель. И Лев Николаевич — тоже великий мыслитель, только необходимо понимать, что это некое относительное знание, относительное объяснение. Но этого, как правило, не понимают, и отсюда возникают всевозможные нападки. Ведь и Сократа заставили выпить цикуту.

Лев Николаевич был храбрый, в этом смысле он, быть может, подражал своему папе, которого он очень любил, хотя и мало видел. <…> Да, Лев Николаевич был храбрый человек, он никогда ничем не поступился — за что я его и любил. И он завещал нам не только свои идеи, но и свою храбрость».

Как только не изощрялись тоталитарная система и консервативная наука в тщетных попытках расправиться с великим ученым и его трудами. В итоге победили не политические и идеологические монстры, а вдохновенный и несгибаемый Фауст, со всех сторон окруженный бесплодными и напыщенными пустышками — вагнерами, именно себя считающими олицетворением высокой науки. В трудную пору, когда повсеместно запрещались священные религиозные книги и блистательные философские трактаты, стихи неугодных поэтов и картины оригинальных художников, Гумилёв сумел преодолеть глухую стену неприятия и обструкции, предложив простые и понятные основоположения вместо расцветавшего пышным цветом абстрактного социологизма и схоластического теоретизирования, когда живая история живых людей и народов подменялась жонглированием вычурных и ничем не подкрепленных понятий. Грубо говоря, Гумилёв демистифицировал историю , превратил ее из абстрактной и далекой от жизни схемы в науку, приближенную к естествознанию. Кроме того худосочные понятия и суждения не в состоянии передать все богатство красок и драматичность исторических явлений. Гумилёву же удавалось преподнести самые сухие научные факты захватывающе, интригующе и увлекательно.

Но в правящем ли режиме или господствующей общественно-экономической формации причина обрушившихся на него бед? Не в обыкновенной ли человеческой природе, подкрепленной сложившейся системой общественных отношений, кроются действительные причины научных и житейских невзгод? Ведь консервативно и обструкционистски настроенные ученые превращаются в инквизиторов и ретроградов вовсе не потому, что им дорога истина или интересы науки, а потому, что в них кроются и в определенный момент вдруг пробуждаются бессознательные инстинкты волчьей стаи или ядовитой змеи, затаившейся в ожидании жертвы. Это прекрасно понимал сам Л. Н. Гумилёв: причины поломанной юности и исковерканной зрелости он видел не в общественной системе, а в низменных качествах, присущих человеку от рождения. В конце концов, массовые репрессии ничуть не меньшие, чем в России XX века, происходили и в Римской империи, и в Древнем Китае, и в средневековой Европе, и во времена якобинской диктатуры во Франции.

О подоплеке же собственных четырнадцатилетних тюремно-лагерных злоключений он неизменно говорил: «Ученые сажали ученых ». (Точно так же можно сказать: соседи сажали соседей, сослуживцы — сослуживцев, партийцы — партийцев и т. д. — во всем виновата людская психология.) «Ученые» по большей части напоминали ему не столько заурядных «стукачей», сколько фокусников-дознавателей, спо­собных сфальсифицировать любые факты и доказать, что белое это черное, а черное это белое. Система же существовавших отношений всего лишь создавала благоприятную почву для подпитки темных страстей, которые язык не поворачивается назвать человеческими. Впрочем, так ли это? Ведь иных качеств у людей нет и быть не может. Просто отрицательные побуждения регулируются, блокируются, по­давляются системой индивидуальных, социальных, правовых, этических принципов и запретов. Стоит последним чуть-чуть пошатнуться или притормозиться, как на поверхность прорываются самые темные силы и устремления. Разве какая-либо конкретная общественная система в этом виновата? В любой общественной системе при одинаковых условиях все люди будут вести себя одинаково !

Однако недаром в народе говорят: «Не стоит село без пра­ведника». В какой угодно сфере деятельности или области жизни непременно находятся свои подвижники и угодники. Именно к таковым и принадлежит Лев Николаевич Гумилёв. Русские историки создали пестрое многоцветие школ и тенденций. Так, в традиционном летописании на протяжении многих веков утвердилось провиденциалистское представление о «руке Всевышнего» как главной силе, обусловливающей весь ход мировой и отечественной истории. Идея Божественного промысла в явной и неявной форме пронизывает от начала до конца всю «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина. Помешать этому ни в коей мере не смогла предшествовавшая просветительская (и не менее патриотическая) позиция В. Н. Татищева (1686-1750), М.В. Ломоносова (1711-1765) и В.К. Тредиаковского (1703-1769). Лишь спустя многие десятилетия карамзинский провиденциализм смогли слегка потеснить позитивистская методология С.М. Соловьева (1820-1879) и В.О. Ключевского (1817-1885) и антинорманизм И.Е. Забелина (1820-1908).

Но ненадолго. XX век в России ознаменовался утверждением марксистских методов исторического анализа, основу которых составляло учение об экономической обусловленности самой истории и классовой борьбе как движущей силе исторического процесса. В какой-то мере подобному подходу противостояла евразийская альтернатива, которая сформировалась, получила всестороннее обоснование и развитие в эмигрантских кругах, оторванных от отечественной почвы. В самой же России главным проводником этих идей стал Л. Н. Гумилёв, его самоотверженные и последовательные выступления в печати и научных дискуссиях привели к тому, что игнорировать евразийскую школу исторической мысли стало просто невозможно. А соединение евразийской теории с учением о биосфере, ноосфере и пассионарности постепенно превратило его в центральную фигуру всего направления. Наступил XXI век, и он стал ВЕКОМ ГУМИЛЁВА! Достойных конкурентов на данном этапе развития научной мысли у него нет!

Л. Н. Гумилёв обогатил историю еще и потому, что стал рассматривать ее в целом. Космистские идеи, сформулированные замечательной плеядой русских философов и ученых-естествоиспытателей, составляют стройную систему принципов, которые могут успешно использоваться в процессе общенаучного исследования, приводя к новым результатам и доказывая тем самым свою эвристическую значимость. Принципы философского космизма выступают главными теоретическими систематизаторами и интеграторами современной научной картины мира (включая и ее исторический аспект). При этом систему самих космистских принципов важно использовать в процессе общенаучного познания в такой последовательности и таким образом, чтобы они ориентировали разрабатываемую теорию и ее концептуальный аппарат на приведение в точно соответствие с закономерностями, связями и отношениями отображаемой действительности. Методологическая культура предполагает требовательное отношение к любым вновь вводимым принципам (в том и заимствуемым из арсенала естественно-математических и технических наук) и, кроме того, выявление их мировоззренческой ориентации.