Читать книгу - "Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин"

Многие советские граждане, принимавшие всерьез официальные догмы, видели в происходящем в первую очередь попытку вывести Венгрию из советской сферы влияния. Согласно их логике, «надо освободить Венгрию от тех сил, которые хотят ее увести от нас», «мы заплатили кровью за Венгрию в 1945 году. С какой стати ее надо отдавать американцам?»^[503]. Венгерские события, таким образом, воспринимались частью общества как своего рода продолжение Великой Отечественной войны, ответ на посягательства некоторых сил пересмотреть завоевания, достигнутые в борьбе с фашизмом. Апологетика советских действий, впрочем, не исключала критических высказываний.

Те, кто ностальгировал по сталинскому режиму, хотя и всецело поддержали жесткую реакцию Кремля на венгерские события, вместе с тем видели истоки этих событий в ревизии Хрущевым сталинской внешней политики, сближении с режимом Тито в Югославии и особенно в решениях XX съезда КПСС. В ЦК КПСС попало адресованное в журнал «Коммунист» письмо рабочего горьковского автозавода. Речь в нем шла о том, что Хрущев, унаследовав от Сталина «Восточную Европу», тут же «пробанкетил» Венгрию в компании со «шпионом Тито»^[504]. Венгерские события, таким образом, расценивались частью общества как результат капитулянтской политики советского руководства после смерти Сталина. Существование таких настроений работало на один из решающих аргументов в пользу силового способа разрешения венгерского вопроса. «Нас не поймет наша партия», – говорил Хрущев 31 октября на заседании Президиума ЦК КПСС^[505]. Значительная часть как номенклатуры, так и рядовых партийцев действительно опасалась ослабления державной мощи СССР, а в венгерских событиях видела симптом такого ослабления. Мощь Советского Союза и Советской Армии, прочность достигнутых геополитических завоеваний СССР в Восточной Европе воспринимались как гарант предотвращения новой мировой войны.

Существовало, однако, и совсем другого рода несогласие с политикой Кремля. Официальная пропаганда не всех убеждала в правильности избранных методов, разнообразные источники (и в том числе донесения низших партийных инстанций в более высокие инстанции) фиксируют сомнения в необходимости силового подхода, высказывания о том, что не надо другим навязывать свою волю, вмешиваться во внутренние дела других народов («и без нас могли бы разобраться»). Звучало мнение о том, что венгерский вопрос надо решать мирным путем («а то зря людей губим»), силовое решение связывалось с неоправданными человеческими жертвами, причем как с советской, так и с венгерской стороны^[506]. В некоторых свидетельствах нашло отражение двойственное отношение современников, особенно молодежи, к событиям в Венгрии. Так, известный литературовед и историк, биограф Достоевского Игорь Волгин, который в 1956 году был 14-летним московским школьником, позже вспоминал, что венгерские события вызвали у него и его друзей, с одной стороны, «искреннее сочувствие восставшим. Я желал им победы. При отсутствии какой-либо альтернативной информации я инстинктивно ощущал: наши танки в Будапеште – это зло, во всем этом присутствует какая-то чудовищная ложь. Но с другой стороны, я вовсе не хотел, чтобы социалистический лагерь был ослаблен или тем более развалился. Я понимал, что повстанцы сражаются за справедливое дело, за свободу, но сам факт вооруженной борьбы не одобрял»^[507]. Для настроений многих интеллигентов разных поколений было характерно ощущение собственной беспомощности. Таким образом, несогласие с советской политикой в Венгрии далеко не всегда принимало формы открытого протеста^[508].

Можно, однако, привести и многочисленные примеры протестных акций. Так, старшеклассник из Ярославля Виталий Лазарянц (кстати, сын директора крупного завода) вышел 7 ноября на демонстрацию с самодельным плакатом, требующим вывода советских войск из Венгрии^[509]. Распространяются листовки^[510]. Одной из форм протеста было повреждение памятников Сталину^[511]. Протестные настроения охватили часть студенчества Москвы и Ленинграда^[512]. Некоторые молодые люди были склонны рассматривать выступления своих венгерских ровесников как образец для подражания, своего рода руководство к действию. Так, группа участников семинара литературных переводчиков Литературного института имени Горького весьма бурно отреагировала на официальную версию венгерских событий – во время комсомольского собрания все вскочили со своих мест с криками: «В Венгрии произошла революция. Нам нужна такая же революция, как в Венгрии»^[513]. Университетская молодежь обращалась к изучению опыта венгерской революции (и в том числе рабочих советов в Венгрии) в контексте критического осмысления современной советской действительности. Выявляется несоответствие этой действительности духу марксистского учения, высказываются альтернативные идеи, в то время, как правило, не выходившие за рамки социалистического мировоззрения, даже в тех случаях, когда допускались радикальные методы^[514].