Читать книгу - "Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Йенс Андерсен"

Три сестры в 1930-е и 1990-е гг. Still going strong [Все еще молодцом (англ.)] и по-прежнему тесно связаны – уже не потоком писем, а ежедневными телефонными разговорами, в которых дочери Самуэля Августа и Ханны заверяют друг друга в том, что еще живы. Ингегерд умерла в 1997 г., Астрид – в январе 2002-го, Стина – в декабре 2002 г. (Фотографии: Частный архив / Saltkråkan)

Что наша жизнь? Игра?

«Все проходит с головокружительной быстротой, а потом наступает конец», – сказала Астрид Линдгрен в апреле 1992 года, когда ее спросили, что такое человеческая жизнь. Она сказала это журналисту и критику Оке Лундквисту в серии интервью о смерти, которую он готовил для «Дагенс нюхетер». Желая подчеркнуть и проиллюстрировать свою точку зрения, Астрид взмахнула рукой и подула, как бы желая загасить свечу. Так скоротечна жизнь человеческая.

Ветхий Завет, к которому часто обращалась Астрид, содержит Книгу Екклесиаста, или Проповедника, где с большим реализмом показано, как устроен мир и как он воспринимается людьми. Первые строки Книги содержат известное и часто цитируемое (не в последнюю очередь – уставшими от жизни писателями) изречение, которое в датском переводе звучит следующим образом: «Бесконечная пустота, сказал Проповедник, бесконечная пустота, все – пустота». Однако в той Библии, что читала Астрид, одной из шести, стоявших на полке над кроватью, в шведском переводе 1917 года, речь не о пустоте, но о тщете или суете («fåfänglighet») – о том, что лишено содержания или цели: «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета!»

В этом смысле и употребляла Астрид Линдгрен главное слово Книги Екклесиаста, цитируя его в письмах Луизе Хартунг – например, в письме от 4 декабря 1956 года: «Теперь, Луизочка, хочу сказать тебе, что в глубине души отношу слова Екклесиаста и на свой счет: „Все – суета и погоня за ветром“»^[72]. И недатированное письмо 1961 года она заканчивает теми же словами:

«Луиза, не надо бы писать писем, когда ты подавлен и печален, но я все же пишу, потому что хочу, чтобы ты утешила меня. Скажи что-нибудь хорошее о том, зачем мы живем, если можешь. Все кажется мне суетой и погоней за ветром, но возможно, это оттого, что в стране мрака солнце никогда не восходит».

Все – суета и погоня за ветром. Эти слова – выражение сильнейшего экзистенциального переживания взрослой Астрид Линдгрен: жизнь скоротечна и преходяща, нестабильна, иногда бессмысленна. Однако огромная, тяжелая, статичная пустота, пронизывающая все сущее, редко завладевала Астрид надолго, и в этом суть ее жизненной философии. И не только в молодости и в зрелые годы, но и в старости, когда она уже не была так уверена в своем отношении к Богу. О своей наивной детской вере Линдгрен говорила с юмором и как будто дистанцируясь. Например, в интервью «Экспрессу» 6 декабря 1970 года рассказала, что ребенком верила, будто Бог – это такой старик на небе, которому молятся. И затем на вопрос журналиста: «Верите ли вы по-прежнему в Бога?» – ответила:

«Нет, честно говоря, не верю. Но при жизни отца не осмелилась бы так говорить, он бы сильно расстроился. Наверное, с моей стороны постыдно отказываться от Бога, которого я тем не менее часто благодарю, которому молюсь, когда отчаиваюсь».

В любопытстве, характерном для ее отношений с Богом в конце жизни, Астрид признавалась «Дагенс нюхетер» в апреле 1992 года: «Я сомневаюсь в собственных сомнениях. Часто». Эти слова она произнесла, пытаясь объяснить, что жизнь – погоня за ветром, но это не означает, будто жизнь – сплошь пустота и бессмысленность. Почему же? Потому что в природе царит закон и порядок, объясняла Астрид. И все же недвусмысленного признания журналист не дождался. Старый добрый релятивизм победил:

«Откуда цветам известно, что весной они должны распускаться, откуда птицам известно, что они должны петь? Ученые думают, будто все могут объяснить: творение, всю историю человечества. А я – я спрашиваю: как все может быть настолько упорядочено? И почему же мы, люди, столько думаем о религии? Что наводит человека на такие мысли? Так что я сомневаюсь в собственных сомнениях. Часто».

Самые мрачные аспекты жизненной философии Астрид Линдгрен – скоротечность жизни и конечность всего сущего, неизбежное одиночество человека. От этого представления Астрид никогда не отказывалась. В молодости она писала об этом Анне-Марие Фрис. В старости – подростку Саре Юнгкранц: «Каждый из нас заточен в одиночество. Все люди одиноки». А в зрелые годы – 8 сентября 1961 года – написала Луизе Хартунг: «В конечном счете каждый человек – маленькое одинокое существо, которому не на что опереться». Даже в некоторых детских книгах Линдгрен отражается ее пессимистический взгляд на основы человеческого бытия. И яснее всего – в окончании «Мы – на острове Сальткрока», когда на первый план выходит взрослый рассказчик и какое-то мгновение повесть звучит подобно Екклесиасту:

«Иногда снится, что бегаешь и что-то ищешь. И это что-то необходимо найти. Найти как можно быстрее. Дело идет о жизни и смерти. Мечешься в страхе, ищешь и ищешь, страх все растет, но найти – не находишь. Все напрасно».

И все же не напрасно. Или, как Астрид Линдгрен писала Анне-Марие, Эльсе, Луизе, Саре и другим, «Life is not so rotten as it seems». Эти слова были необходимым противовесом меланхолии, унынию и «абстрактной скорби», как это называла Астрид. Скорбь была для нее связана с чувством одиночества, которое преследовало ее в зрелости и старости.

Лирика, философия и эссеистика практически всю жизнь остаются любимым чтением Линдгрен, она часто листает Библию и черпает в ней вдохновение. Астрид поет и цитирует старые песни и сама пишет тексты к песням для многочисленных экранизаций своих произведений. В сборнике «Траляля и другие песни» («Hujedamej och andra visor», 1993) мы встречаемся с Линдгрен-лириком, например в стихотворении «Песенка о том, как коротки жизнь и любовь», где она обобщает свой жизненный опыт: «Как исчезает мечта / так и жизнь коротка». (Фотография: Якоб Форшель)

В центре мировоззрения Астрид Линдгрен была мысль о том, что среди всех мучений, огорчений и разочарований из-за погони за ветром есть время и для радости, наслаждения, поэзии, любви, игры. И кто же лучше всех умеет жить в настоящем, как не дети – и внутренний ребенок во взрослом? Как объявил мальчик Андерс в начале книги «Калле Блюмквист и Расмус», «жизнь коротка, и… надо играть, пока не поздно»^[73].

Этот день и есть жизнь.